Привычка выживать (СИ)

- Значит, у них получилось. Они сломали тебя. Превратили тебя в чудовище, которым ты никогда не был.

Она тоже вспоминает ту ночь перед первыми Голодными играми. Ту темноту, что прятала их двоих на крыше Тренировочного Центра, ту долгую ночь, которая должна была стать их последней ночью, проведенной вне Арены. И она с поразительной точностью воспроизводит его собственные слова, и она смеется над ним, над его слабостью, над тем, что он позволил сотворить над собой то, чего больше всего боялся.

- Или я всегда был чудовищем, - фыркает Пит, не пытаясь защищаться или отвечать на ее удар, - просто я не знал этого.

…

Плутарх собирает свою собственную коллекцию интересного видео. Он сетует лишь на то, что слишком много осталось в Центре мест, которые не были оснащены камерами – урезанный бюджет, устаревшая техника, какие-то неполадки и постоянные задержки поставок электроники из Третьего Дистрикта. Но он вполне доволен уже имеющимся у него компроматом одновременно на всех, задействованных в его новом шоу людей. Кстати, не так сильно эти больные и искалеченные Голодными Играми чемпионы и выдохлись. Их еще можно будет использовать какое-то время, выжать из них то немногое, что еще осталось – сарказм, иронию, ненависть и злость, всего понемногу, и получится неплохой коктейль, который, впрочем, он сможет использовать лишь в узких кругах посвященных. Для масс все эти победители должны быть сильными, должны поддерживать тот яркий и иллюзорный мир победы.

Единственное, что ему не дает покоя – это недосказанность. Между двумя, казалось бы, сданными в утиль фигурами, которые уже не смогут нормально взаимодействовать вместе. Пит Мелларк и Китнисс Эвердин. Он перематывает на начало ту нелепую сцену их ночного разговора, и думает о том, что впору ставить камеры для ночной съемки – света и тени слишком сильно прячут их от наблюдателей, а сказанные вслух слова не дают полной картины.

Пит говорит, что убивает ее каждую ночь; какая досадная честность, не имеющая под собой никаких активных действий. Девочка отвечает, девочка обречена на горькую правду, которой и без этого смертельно отравлена. Плутарху не нравится последняя фраза мальчишки, но еще больше ему не нравится то, что происходит в общей гостиной после его ухода.

Китнисс сидит на диване с ногами, против света, виден лишь ее темный силуэт. И Китнисс не двигается – так и сидит на диване в полной темноте с открытыми глазами, не шевелясь, не засыпая, не меняя положения окаменевшего тела. Сперва Плутарх думает, что это какой-то глюк записи, и проматывает видео вперед, но цифры на секундомере меняются, а изображение остается прежним. От собственных мыслей она приходит в себя только на рассвете, и Плутарх увеличивает картинку, сосредотачиваясь на выражении ее опустошенных глаз.

Приходится признать, что девчонка тоже может стать большой проблемой.

Потому что прежде у девчонки не таилась в глазах бесконечная холодная ненависть, так похожая на ту ненависть, которой славился всем известный Кориолан Сноу.

========== ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ, в которой появляется и нарушается негласное правило ==========

Утро неизменно начинается с Эффи Бряк. Та действует согласно собственноручно составленному расписанию. После окончательного провала идеи с общим завтраком, проходящим в атмосфере непринужденности, распорядители нового шоу избавляются целиком и полностью от попытки представить всех живых участников Голодных Игр одной большой дружной семьей. Все дружно вздыхают с облегчением, получая индивидуальный распорядок дня, чем-то схожий с теми, которые имели большой успех в Тринадцатом Дистрикте. Правда, в этом распорядке чуть больше свободы и чуть меньше деспотизма Альмы Койн. Но Китнисс даже это обстоятельство не радует, потому что ее личное утро начинается с оптимистичной и жизнерадостной Эффи Бряк – единственного в Панеме человека, способного заставить ее встать с постели в положенное время.