Привычка выживать (СИ)

Но вечер после первого урока рисования кажется Питу бесконечно долгим, а подступающая ночь таит в себе очередные кошмары и неконтролируемые поступки, за которые он должен отвечать, но о которых в настоящее время даже не задумывается. Это какая-то игра между его сознанием и его подсознанием; та, измененная в Капитолии часть его самого, одерживает верх ночь за ночью. Джоанна предлагает завтра сжечь все карандашные наброски, и вовсе не потому, что они пугают ее своей реалистичностью (кажется, они ее немного забавляют), а потому, что от лишних доказательств своего сумасшествия нужно избавляться. Но сегодня Пит дожидается, когда все больные, искалеченные, подлеченные и приведенные в приличный вид победители разбредутся каждый в свое логово. Спускается вниз, на первый этаж, и не может понять, почему держать под руку свою бессонницу проще именно в общей гостиной, в которой никто и не пытается делать вид, что все они – одна большая семья.

К несчастью, не только в его больную голову приходит плохая мысль оказаться здесь в столь позднее время. Он чувствует, как наверху кто-то входит в лифт, нажимает светящиеся кнопки. Считает до пяти, и лифт открывается именно на первом этаже. Он слышит ее осторожные шаги, даже ее дыхание, в темноте кажущееся оглушительно громким, и пытается разобраться в собственных ощущениях. Он уже видел ее. После охмора, когда пытался задушить, и много позже. Он видел ее еще до лечения, и уже не пробовал оборвать ее жизнь, хотя до сих пор не может понять, почему. Он наблюдал за ней, неподвижно лежащей под проводами, спящей, но кажущейся мертвой. Он обменивался с нею несколькими словами, и кровь не закипала при виде ее бледного лица, и в голове не оставалась единственная мысль о том, что ей лучше всего оказаться мертвой.

Ее все еще зовут Китнисс Эвердин. Она все еще носит свой обгоревший, пропитанный кровью, кое-где въевшийся в кожу расплавленной тканью костюм Сойки-Пересмешницы.

Его зовут Пит Мелларк. Он все еще пытается найти доказательства того, что введенный в его кровь яд давным-давно не управляет им. Он не чувствует к ней совершенно ничего, но не знает, что изменилось в ее отношении к нему. Единственное, в чем он уверен – им не стоит встречаться вот так, с глазу на глаз, в здании, полном спящих людей, ни один из которых не будет достаточно проворен, чтобы успеть и прекратить… что? Что-то, чего Пит ждет и чего боится, но не может точно сказать, что это такое.

Китнисс подходит ближе.

- Пит?

Когда-то такое уже было. Здесь, в этом здании. Разговор по душам между теми, кто должен был стать вскоре соперниками. Когда-то давно, так давно, что Питу не хочется вспоминать об этом. Но одно воспоминание тянет за собой другое, и уже не такое безоблачно спокойное, а подернутое цветом алой ярости, воспоминание, которое ему так удачно внушили, чтобы он видел в сидящей напротив девушке опаснейшего из существующих врагов.

- Да, Китнисс, - отвечает он, не сумев избежать паузы.

Он не видит в ней врага, нет. Он не видит в ней даже нее саму – будто бы ее здесь вообще нет. И он не улыбается ей. Он поворачивает голову на звук ее спокойного голоса, и ждет, когда она сядет напротив. В темноте почти не видно выражения ее лица, но в голосе он обреченно слышит нежность. Нежность, которая окрыляла бы его прежде, и нежность, которая теперь может стать большой проблемой.

- Я рада видеть тебя, Пит, - говорит Китнисс и делает над собой усилие, чтобы не казаться совсем уж влюбленной девчонкой, каковой она, по сути, никогда не была. – Но ты этому не рад, правда?

Ей хочется сказать еще что-то, что-то очень важное, что-то, к чему она долго готовилась. Но Пит принимает решение прежде, чем она поставит себя в неловкое положение. В конце концов, зачем тянуть и обманывать? Чем дольше будет между ними соблюдаться обет многозначительного молчания, тем больнее ей будет после. Собственное направление мыслей заставляет Пита даже улыбнуться. Переродок он или нет, ненавидит ли он ее или к ней абсолютно равнодушен – он переживает, зная, что заставит ее страдать.

Китнисс смотрит в его сторону очень внимательно, и темнота, которой Пит рад, заставляет ее нервничать и всматриваться сильнее и сильнее, пытаясь полностью увидеть его лицо. Китнисс не улыбается, но не может держать руки на коленях, как примерная ученица, и постоянно сжимает и разжимает тонкие пальцы. Такой незнакомый жест. Такое незнакомое волнение.

- Каждую ночь я убиваю тебя, - говорит Пит спокойно, и садится ближе к неяркому свету, горящему в холле, чтобы она видела его, оставаясь в безопасности. Больше он ничего не собирается добавлять. Чего бы она не ждала от этого разговора, она дожидается окончательного прояснения того, что происходит между ними. Она должна почувствовать облегчение, хотя бы часть того облегчения, которое чувствует он сам. Ее дыхание сбивается, но она быстро берет себя в руки – еще до того, как он выходит из общей гостиной. У нее спокойный голос, даже какой-то мучительно сдержанный. Теперь она слабо улыбается, чуть презрительно, с небольшой примесью злорадства.