Привычка жить

— Да уж, зануда порядочный.

— Нет, Дима, он не зануда. Он знаете кто? Как сказала одна моя сотрудница — он Карандышев… Помните, у Островского герой такой есть? Юлий Капитонович Карандышев? Собирательный образ маленького человека? Маленького, но самолюбивого очень. И потому жутко страдающего. И он совсем в том не виноват, что судьбой назначен в эти… в Карандышевы… И не виноват в том, что я его больное самолюбие так спровоцировала бездарно… Не надо его никуда привлекать, Дима. Он не виноват.

— Да при чем тут вы, Женя? Эдак теперь каждый, кому женщина во внимании откажет, будет к ней убийцу посылать? Вы что? Давайте уж тогда всех обиженных мужиков будем жалеть! Общим скопом! Породим себе армию потенциальных маньяков.

— Ох, как у вас все просто да правильно получается, прямо пятерку поставить можно! — подняла к нему нахмуренное лицо Женя. — А и правда — чего тут рассуждать? Факт нападения был? Был! Вот и вдарим правосудием прямиком по факту! А что за этим фактом стоит, какие такие причины отчаянные, мы видеть не будем. Глаза на них закроем! Какое нам до этих причин дело? У нас же факт есть.

— Да, Женя, есть. А причины нас и правда не волнуют. Пусть ими психоаналитики занимаются, причинами этими. Труды свои научные пишут.

— Да кому они нужны, эти ваши труды? Кому от них польза-то? Кулаками после драки махать. Вот вы не замечали, например, каким тоном человек— не преступник — рассказывает о человеке-преступнике? Как он анализирует причины его поведения — и как его мама в детстве плохо любила иль шибко неправильно наказывала, и как девушка в нежном возрасте унизила, и как общаться он со своими сверстниками нормально не умел… Вы замечали вообще, как мы все это говорим?

— И как?

— Холодно и зло, вот как. И цинично очень. А часто и гордимся этой своей циничностью, и даже за крайнюю остроту ума ее держим! Нам и в голову не приходит, что все как раз наоборот… Злым и циничным очень ведь легко быть! Очень легко и просто сшивать причину и следствие одной черной казенной ниткой. То есть говорить о причинах так же жестоко, как о самих криминальных последствиях. А еще мы язвим от души, потешаемся над этими причинами, пригвождаем их к стенке, в общем, изгаляемся, как только можем. А над чем тут изгаляться-то? Ведь и правда — мама не долюбила! И правда — девушка посмеялась! И подростковая жестокость у нас вовсю имеет место быть! А ведь не каждый человек по природе сильным рождается, это уж кому как повезет… Мимо сильного все эти обстоятельства проходят, никак психику не задев, а слабый в них по самую маковку погружается… А мы все — как звериная стая, живем по принципам естественного отбора… Но мы ж не звери, мы ж люди! Почему мы никак не научимся жалеть и понимать другого человека? Тем более, если он — человек маленький? Если он Карандышев по сути своей? Почему мы даже причинами уже обвиняем? Мы все такие… Мы жестокие, равнодушные и напуганные друг другом люди.

— Хм… А вы-то сами что предлагаете? Всем правоохранительным органам психоанализом потенциальных преступников заняться, что ли? Выявлять тех, которые, как вы говорите, из слабых, то бишь из маленьких Карандышевых, и на учет их ставить? Или что? Выявлять причины преступного их поведения и отпускать на свободу? Глупости это все, Женя.

— Нет, не глупости! Не глупости, потому что я за всех и не прошу! Я только за Юру… То есть за Юрия Григорьевича Караваева. Не надо заводить на него никакого дела, Дима! Ну… он это от отчаяния просто. Как последний шанс. Я думаю, что он просто очень сильно испугать меня хотел. Чтоб я, вся дрожащая и потерянная, к нему прибежала, чтоб я осознала все, чтоб оценила его присутствие рядом с собой.

— Я не понял — вы его оправдываете, что ли?

— Да не оправдываю! Не то это слово — оправдываю! Просто в каждом есть обычная человеческая потребность себя кому-то отдать. И в маленьком человеке тоже. Потребность быть нужным. Хоть она и такие вот болезненные формы порой принимает, но все равно остается потребностью. Очень страшно, когда самоотдача невостребованной остается, неприкаянной…

— И что? Если б… вы шубу не продали, то смогли б эту самоотдачу для себя востребовать, что ли? Ну, я имею в виду?..

— Да поняла я, Дим. Вы имеете в виду, если б на меня и впрямь этот бедолага-сердечник напал, то я бы уже все по-другому осознала? Так, как Юре хотелось? Нет. В любом случае я ничего б такого не осознала. Ну испугалась бы, конечно, сильно. Но говорю же вам, омерзение — очень тяжелое чувство. По-моему, практически непреодолимое.

— Эх, Женечка… Хорошо говорить, когда вы в этой ситуации не оказались. А перенесенный ужас, он психику человеческую знаете как ломает? Он любые ощущения под себя подогнать может, и омерзение ваше в том числе…

— То есть вы хотите сказать, что… что план Юрия Григорича мог вполне осуществиться? То есть он бы пришел потом ко мне жалельщиком, защитником, рыцарем на белом коне, и я…