Призрачный поцелуй

На прогулки в большинстве своем Оливия выходила одна. Спускаясь со второго этажа, она старалась не смотреть на огромный портрет Катрины Торндайк, пристально наблюдавшей за ней с полотна своим ядовитым взглядом. Оливия убеждала себя в том, что все, что рассказал ей Эдвард в первый день их пребывания в Мизери Холл, было лишь старой байкой. Но поздней ночью, лежа в огромной постели, она крепко жмурилась и цеплялась за подушку, стараясь не придавать значения ни завываниям, которые, казалось, раздавались из самых недр дома, ни шелесту и треску, столь схожему со звуком когтей, скользящих по каменной кладке.

Это все ее богатое воображение, убеждала себя Оливия, реакция на новые лекарства, что прописал ей доктор против чахотки незадолго до того, как они покинули Лондон. И рассказ Эдварда о леди Торндайк, запертой в стенах собственного дома за ее кошмарные деяния, никак не был связан с этим. Ни один человек не смог бы прожить в подобных условиях целых двадцать лет! А призраки, как известно, не ходят по этой земле. В них верят лишь слабоумные люди, чьи вера и разум недостаточно сильны.

Может, чахотка и отнимала ее здоровье, но вот рассудок отнять она не могла.

Но лишь все более очевидным становилось то, как Эдвард отдалялся от нее. Он не приходил на завтрак, не сопровождал на прогулках и даже ночами, когда ее колотило от лихорадки, не являлся на звон серебряного колокольчика. Все чаще и чаще супруг не покидал свою мастерскую, и Оливия представить не могла, чем он там занимался. В те редкие разы, когда она могла увидеть его, вышедшего за белилами или новой бутылкой виски – и как только смог убедить мистера Гибсона привозить вместе с продуктами алкоголь? – Эдвард все сильнее становился похож на живого мертвеца.

Бледный, осунувшийся и сгорбленный, потерявший свое мужское очарование, он блуждал по дому, шаркая ногами и тяжело дыша. Взгляд его серых глаз, смотрящих перед собой сквозь падающие на лицо сальные черные волосы, становился все более пустым из раза в раз. Он не отвечал и даже не оборачивался, стоило Оливии окликнуть его по имени. Эдвард скрывался за дверью собственной мастерской раньше, чем супруга успевала спуститься по лестнице в попытке нагнать его.

В такие мгновения леди Торндайк словно бы смотрела на нее с издевкой. Оливия видела, как ее губы, нарисованные алой масляной краской, растягиваются в хищной улыбке, обнажая острые, словно лезвия пилы, зубы.

Эдвард, ее милый Эдвард, ее Тедди! Что же сделало с ним это гиблое место? Неужели грехи, сотворенные Катриной Торндайк при жизни, настолько осквернили эту землю, что Господь отвернулся от них? Чем могли они столь провиниться?

Предоставленная самой себе, Оливия чувствовала, как с каждым днем силы покидают ее все быстрее и быстрее. Жизнь утекала из нее, словно вода сквозь пальцы, и вскоре не осталось сил даже на то, чтобы приготовить себе еду. Продукты гнили в буфете – неужели Эдвард совсем ничего не ел? – а она могла лишь заварить для себя особый чай, купленный супругом в аптеке. Он сказал ей, словно бы отвар из этих трав мог облегчить ее кашель, и она беспрекословно верила ему. И это несмотря на отвратительный горький привкус, которым обладало содержимое изящной жестяной банки. От нее пахло металлом и травой, но Эдвард утверждал, что это из-за полыни, добавленной в состав чая.

Кашель становился все сильнее с каждым днем. На момент описываемых событий мистер и миссис Шекли были в Мизери Холл уже без малого две недели. На следующее утро мистер Гибсон должен был привезти новую партию продуктов, и тогда Оливия была намерена сказать ему обо всем, что происходит с ее мужем. В один из первых дней Эдвард обмолвился, что гниющий старик служил в особняке еще в те времена, когда им управляла сама леди Торндайк. Кто, как не он, должен был знать обо всем, что здесь творилось? И, коль ему было об этом известно, почему же он не предупредил их еще до того, как супруги покинули повозку?

Безусловно, Оливия понимала, что не может винить в своих бедах пожилого сторожа. Но это значило, что иначе ей нужно винить Эдварда, а на это ее сердце не было способно.

Она не видела супруга уже три дня и даже не слышала, чтобы он покидал мастерскую. Ей было настолько плохо, что она перебралась из хозяйской спальни в небольшую комнатку прислуги, неподалеку от кухни. Так было проще передвигаться вдоль стен для того, чтобы добраться до чайника за новой порцией горького напитка. К тому же она надеялась, что из этой комнаты сможет услышать шаги Эдварда и перехватить его до того, как он вновь ускользнет от нее. Потому Оливия всегда держала дверь спальни распахнутой – даже если это значило, что на протяжении всей ночи ей приходилось слушать стоны и скрежет, одолевающие Мизери Холл.