Призрак Канта

Лючия так удивилась, что вытаращила глаза и чуть не уронила очки.

— Нет, этого не может быть! Впрочем, всё возможно. — И она расхохоталась. — Нет, какие разительные перемены! Это всё благодаря вам, Василий?

— Мура любит представать в разных ипостасях, — проинформировал Меркурьев. — Сколько нам добираться до города?

Лючия ответила, что минут сорок, и они погрузились в белый «Кадиллак» следующим порядком — Лючия за руль, Мура назад, а Меркурьев рядом с Лючией.

Хозяйка машины так распорядилась.

Ехал Василий Васильевич преимущественно спиной вперёд, лицом к Муре. Он моментально соскучился, оказавшись рядом с Лючией и так далеко от Муры, — «Кадиллак» был просторен, широк и длинен, и Мура сидела словно в отдалении.

Лючия разговаривала с Меркурьевым, а он разговаривал с Мурой, и хозяйка машины в конце концов рассердилась.

— Сядьте как положено, Василий, — велела она довольно резко. — Нас сейчас оштрафуют.

Василий Васильевич сел «как положено», но очень быстро опять оказался лицом к Муре и спиной к лобовому стеклу.

— Мы с отцом в Калининградскую область приезжали каждый год, — увлечённо рассказывал он Муре. — Он полковник, служил в ВВС, ему путёвку давали в Светлогорск, в военный санаторий. Когда маму не отпускали с работы, мы с ним вдвоём ездили. В Светлогорске пионерский лагерь был, имени Гайдара, и меня стали туда отправлять. Но я не любил жить в лагере и всё время оттуда мотал, а меня ловили! Я любил жить в санатории.

— С пенсионерами? — уточнила Лючия.

— С пенсионерами, — весело согласился Меркурьев, глядя на Муру. — Они все, военные дядьки, играли со мной в холле в пинг-понг и плавали на время в бассейне. Почему-то там всегда была холодная вода. А по вечерам мы ходили в кинотеатр «Прибой», где крутили старые комедии.

— Ужасная жизнь, — сказала Лючия, и тут Василий Васильевич, всё это время скучавший по Муре и не отводивший от неё глаз, посмотрел на водительницу.

— Почему ужасная? Прекрасная!..

— Но ведь скука смертная.

Меркурьев посмотрел в окно, вспоминая.

Он помнил только радость жизни, только веселье, удовольствие от комедий, пинг-понга, холодного моря, горячего песка, отцовских приятелей, покупавших ему квас из бочки — кружка была тяжелой, мокрой и холодной, сами они угощались пивом у соседней бочки, — а никакой смертной скуки не помнил.

Старые немецкие липы с белыми полосами на могучих стволах летели по обе стороны узкой ухоженной шоссейки, за липами простирались поля и холмы, низкое небо, перелески на горизонте, и хотя моря не было видно, чувствовалось, что оно рядом.

— Я никогда здесь не скучаю, — произнес Меркурьев задумчиво. — И не скучал! Какая бы ни была погода или время года. Однажды мы поехали с мамой, наоборот, отец не смог. Мне было лет одиннадцать. Я всё время хотел есть, а в санаторной столовой кормили ужасно. Было ничего, а стало совсем плохо. Ну, как положено в столовых!.. Всё холодное, клёклое, противное. Макароны я любил, но они тоже были совсем холодные и в свекольном соке. К макаронам и котлете полагалась тёртая свёкла, она текла, и вся еда была в соке. Я не мог её есть!.. Я ел сухари. На стол ставили большую миску сухарей, должно быть, хлеб оставался и его сушили, но есть хотелось страшно. А мама решила, что я капризничаю! Она говорила — ешь, что дают. Все едят, а ты выпендриваешься!..

— Ты не выпендривался, — сказала Мура с сочувствием. — Я понимаю. У меня та же история с манной кашей была. Бабушка тоже думала, что я придуриваюсь, а я просто не могла её проглотить!

— Как трогательно, — пробормотала Лючия. — Общие воспоминания.

— Потом позвонил папа, — Меркурьев продолжал предаваться этим самым воспоминаниям, — мама ему пожаловалась, что я не ем. И он сказал, хватит его воспитывать, покорми лучше где-нибудь в другом месте! Он сказал: я же дал вам денег, вы можете с утра до ночи есть в кафе! И мы пошли в кафе. — Меркурьев засмеялся. — Оно называлось «Хромая лошадь», не знаю почему. На манер Среднего Запада, должно быть, хотя при чём тут Средний Запад! Там я съел салат, две порции, куриную лапшу, две порции, и венский шницель с капустой.

— Две порции? — уточнила Лючия.

— Одну! Но к нему полагалось украшение — зелёный горошек и кукуруза в формочках, вырезанных из лука. Из самого обычного репчатого лука! И я съел горошек с кукурузой вместе с формочками из лука!..

Они с Мурой разом захохотали.

Лючия посмотрела в зеркало заднего вида, и Мура, встретившись с ней взглядом, пристыженно отвернулась. Ей стало неловко.

— Какая провинция, — проговорила Лючия, — какая скукота. Прибалтика хороша в Юрмале. В Сигулде приятно. В Эстонии на мызах тоже забавно, меня один раз туда приглашали. Я выдержала только один день, но было довольно мило.

— Тогда зачем вы здесь? — спросила Мура.

— А вы?

— Она приехала на шабаш, — пояснил Василий Васильевич. — Кстати, я не понял, ты была на нём или прогуляла?

— Прогуляла.

— На какой шабаш? — дрогнувшим голосом спросила Лючия. — Она что, ведьма?

— Нет, нет, — поспешно сказала Мура. — Это просто так называется.