Призрак любви. Женщины в погоне за ускользающим счастьем

Она кивнула. Он моргнул и кивнул. Это было удивительно. Когда Гарри что-то одобрял, человек ощущал себя победителем. И она принялась работать над проектом изо всех сил. Все получалось само собой. Никто из жителей города не осознавал, что их поразило. Конечно же, когда фильм вышел, ей пришлось переехать, но пока шла работа – самая простая для нее часть дела, спокойная и анонимная. Теперь у нее гораздо больше места и целая куча времени, чтобы сделать все идеально. Впрочем, у нее всегда было время.

У ее подруги Сусанны была чудесная четырехлетняя дочка. Сью всегда считала минуты, складывая их в некое подобие карьеры. «Она такая стремительная и абсолютно бесстрашная, – хвастала Сью своей дочерью. – Ее навыки опережают ее мозг, и мне постоянно приходится присматривать за ней. Я должна следить за ней и одновременно позволять ей быть собой. Моя свекровь ненавидит черты, которые дочка унаследовала от меня. «Ты не должна каждый раз говорить «сыыыыр», когда фотографируешься, как твоя мать», – я буквально слышу, как она это произносит!»

Нони улыбалась. У всех в мире были дети. Хотя у самой Нони такого опыта не было, она отлично понимала, что хочет сказать Сусанна об экономии минут. Она всегда внимательно наблюдала за жизнью других. Накапливала их истории. Гарри считал, что это сделает ее рабочей лошадкой в их сфере, но не сделает гением.

Сусанне было сорок. Теперь, когда ей самой было пятьдесят шесть, Нони потянуло к более молодым женщинам. Ее возрастная группа увяла. Они позволили интеллекту уступить место комфорту. Когда Нони было двадцать, ее тянуло к сорокалетним. Гарри было сорок, когда она его увидела. Нони и самой постоянно было сорок – а Гарри всегда было шестьдесят. Ему было шестьдесят, когда было сорок, и ему было шестьдесят в семьдесят четыре, когда он лежал в гробу. Сияющий, красивый. Она все еще жаждала его, хотела его холодное тело. Она коснулась пальцем его широкого запястья. Ни на что больше она не осмелилась, потому что Мэриен зорко следила за всеми, как и подобает вдове дамского угодника.

Но сейчас у нее был конверт с таинственным маленьким листком внутри, подобным лотерейному билету. Это будет конец Мэриен, думала Нони. Это будет концом всех сказочных мечтаний женщин вроде нее. Их хрустальных жизней. Их синих жакетов и частых поездок с большими кожаными чемоданами. Нони владела французским, родным литовским, немного итальянским. Она жила в Сиднее и Хорватии. Она снимала фильм в джунглях Парагвая. Она целый месяц жила в палатке в Арктике. Она была очень светской и, благодаря своим навыкам внимательного слушания, могла часами беседовать с людьми из любых сфер жизни и уголков мира. Но женщины, подобные Мэриен, просыпались, сияя. В отелях Венеции их ожидали сообщения. Нони потребовалось много лет, чтобы прекратить мечтать о том, чтобы стать такой же. Такой же, как его первая жена. Такой, чтобы Гарри на ней женился. Оказалось, что Нони не принадлежит ни к тем, на которых он женился, ни к тем, с кем он неустанно трахался, как с журналисткой Guardian, ни к барменшам, студенткам, отъявленным алкоголичкам на его лекциях. Нет, Нони была другой. Ни блестящей, ни погибшей. Она страдала, но постоянно собиралась и брала себя в руки. Типичный образец умения выживать. Бедные родители-иммигранты, тоскливое детство в Ньюарке, Нью-Джерси. Ее отец работал по восемнадцать часов в день, разгружая контейнеровозы и забивая свиней, и ненавидел себя за это. Мать, слишком чопорная для своего положения. Она ненавидела жизнь, которая поглотила ее целиком. Она так умело скрывала свою любовь, что Нони далеко не сразу поняла, что это было насилие. И даже сейчас, спустя столько лет, после множества сеансов психоанализа, она помнила, как мать называла ее «своей маленькой леди», когда она выходила из душа перед сном. «Вот моя маленькая леди в своем особом халатике. Иди сюда, мамочкина маленькая леди». Как такие слова могла говорить женщина, которая по всем меркам была неспособна любить?

А сейчас, когда она монтировала кадры с мускулистым крановщиком Люком и королевой лошадей Вудвилла Эльдой, Нони то и дело уголком глаза поглядывала на конверт, лежавший на колоде мясника. Казалось, конверт сейчас взорвется, словно торнадо, словно нечто, чего она заслуживала и не могла представить, что получит. Всю свою пустую жизнь она ждала такого подарка, но теперь ей казалось, что это чересчур. Это было неправильно. После долгих лет одиночества в барах, желания чего-то большего, чем собственное здоровье, она чувствовала себя странно. У нее пылали щеки. На нее снизошла иррациональная благодать.