Призрак мадам Кроул

К сожалению, я никогда не слышал, чтобы Уолшоу раскаивался или всерьез задумывался о будущем. Напротив, капитан по-прежнему предавался любимым грехам, его шутки и ругательства становились все непристойнее, а характер – все более свирепым. Но в старческое слабоумие он не впал. Учитывая телесные немощи Уолшоу, можно было только удивляться, откуда в нем столько силы и злобы. Но в конце концов его жизнь подошла к завершению. Но и на пороге смерти капитан не унимался. Он сквернословил – да так, что порядочные люди приходили в ужас. Каждое слово Уолшоу старался превратить в удар. А если не был уверен, что слова попали в цель, хватал свой костыль и замахивался на обидчика или даже колотил его, а то и швырял ему в голову стакан или флакон с лекарством.

К этому времени капитан Уолшоу возненавидел почти всех. Мой дядя, мистер Уотсон из Хадлстоуна, был двоюродным братом капитана и его законным наследником. Но дядя ссудил ему деньги под залог своего поместья, и они заключили договор о продаже. Причем условия и цена были согласованы в «статьях», которые, по словам юристов, все еще оставались в силе.

Думаю, неотесанный капитан затаил на дядю обиду за то, что тот богаче его, и хотел сделать ему что-то плохое. Но как-то навредить он был бессилен, по крайней мере, пока был жив.

Мой дядя Уотсон являлся методистом[18] и, как это у них называется, «классным руководителем», а кроме того, просто хорошим человеком. Сейчас дяде около пятидесяти, он серьезен, как и подобает представителю его профессии, несколько суховат и, возможно, даже суров, но справедлив.

В Хадлстоуне дядя получил письмо от врача из Пенлиндена, в котором сообщалось о смерти старого злобного капитана и предлагалось присутствовать на похоронах. А также его просили присмотреть за делами в Уолинге. Добрый Уотсон признал разумность этого, поэтому немедленно отправился в старый дом в Ланкашире, прибыв туда как раз к похоронам.

Моего дядю, имевшего представления о капитане Уолшоу по рассказам матери, помнившей его стройным, красивым юношей в шортах, треуголке и кружевах, поразили размеры гроба с бренными останками. Но крышка была уже завинчена, и Уотсон не видел ни тела капитана, ни одутловатого лица старого грешника.

Глава IV В гостиной

То, что расскажу сейчас, я услышал из уст моего дяди – человека правдивого и не склонного к фантазиям.

День, когда хоронили капитана, выдался ужасно дождливым и ненастным, поэтому доктор с адвокатом убедили Уотсона остаться на ночь в Уолинге.

Никакого завещания не осталось – адвокат был в этом уверен. Враждебность капитана постоянно обрушивалась на новых людей, и он никак не мог окончательно решить, как лучше всего излить злобу, направление которой все время менялось. Юрист получал инструкции по составлению завещания множество раз, но процесс снова и снова останавливался завещателем.

Завещание искали, но так и не нашли. Остальные же документы были в порядке, за одним важным исключением: нигде не обнаружилось договоров аренды. При этом имелись особые обстоятельства, связанные с несколькими основными арендаторами в поместье – в подробности я вдаваться не буду, – которые сделали потерю этих документов очень опасной.

Поэтому мой дядя стал усиленно искать пропавшие бумаги. Адвокат все время находился рядом с ним, а доктор время от времени помогал советом. Старый же слуга оказался честным и абсолютно глухим и действительно ничего не знал.

Дядя Уотсон был очень встревожен. Ему показалось – хотя, возможно, это только игра его воображения, – что на лице адвоката на мгновение промелькнуло странное выражение. Но с этого момента в его сознании отложилось, что тот об аренде знает все. В первый же вечер дядя собрал в гостиной доктора, адвоката и глухого слугу и объяснил им возникшую проблему. Он много говорил об ужасной природе мошенничества и воровства, о простых правилах честности в вопросах, касающихся поместий, и так далее. Затем последовала долгая и напряженная молитва. В ней Уотсон с жаром умолял, чтобы жестокосердие грешника, расторгнувшего договоры аренды, смягчилось или вовсе нейтрализовалось решением проблемы с пропавшими документами. Или чтобы воля небес, по крайней мере, помогла ему добиться справедливости. Причем во время молитвы дядя смотрел на адвоката.

Когда эти религиозные упражнения закончились, все разошлись по комнатам, а Уотсон написал у камина два или три срочных письма. Закончил он уже довольно поздно: в подсвечниках догорали свечи, а люди в доме, кроме дяди, лежали в постелях и, полагаю, спали.

Огонь почти погас, стало холодно. Пламя свечей, пульсирующее на фитилях, отбрасывало блики и тени на деревянные панели стен и причудливую мебель. Снаружи раздавались дикие раскаты грома и завывание бури. По коридорам и лестнице разносилось дребезжание окон, будто в доме шумели рассерженные люди.