Призрак Малого Льва (СИ)

— Представляете, — вспоминал Эдгар, уплетая жареные грибы, — когда мама всех усыпила, Лауна очнулась первой. А температура же у лисвисов выше нашей. Мы им кажемся ледяными как покойники. Она смотрит: все лежат и холодные. И ревет мне в переговорник: все умерли!

Все смеялись. Леций вспомнил свое мерзкое и унизительное чувство, когда он очнулся и понял, что его просто вывели из игры. Вспомнил… и тоже засмеялся.

* * *

Дверь закрылась. Они остались одни. В комнате Ингерды был беспорядок. Не разобранные после полета вещи лежали по всем углам и стульям.

— Некогда, — сказала она, — никак не могу сдать дела.

На ней было синее узкое платье, рукава только до локтя скрывали ее изящные руки. Леций взял ее за запястье.

— Мне много тебе нужно сказать, Герда.

Зеленые глаза ее возмущенно вспыхнули.

— Зачем? Я прекрасно знаю, что ты здесь по делу, а вовсе не из-за меня.

— Из-за тебя тоже.

— И поэтому ты заперся с отцом?

Она вырвала руку, отошла к окну и взяла с подоконника сигареты. Все Оорлы предпочитали «Зеленую звезду». Леций протянул ей свою пачку.

— Возьми. У меня все-таки настоящие.

— Спасибо.

Она нервно курила, глядя в темный сад за окном. Он смотрел на ее тонкий профиль, на ее плечи, посыпанные рыжими кудрями, на ее белые пальцы, сжимающие сигарету. Она была сильной и слабой, резкой и мягкой, преданной и эгоистичной, умной и наивной… в общем, сотканной из всех противоречий, которые делают женщину неотразимой.

— Ты готова меня выслушать? — спросил он.

— Готова, — напряженно ответила она.

— Понимаешь, — вздохнул он, — всё меняется, и я тоже. Я понял, что виноват перед тобой. Во всем. Это правда.

Ингерда вздрогнула, но лица не повернула.

— Я родился и сразу осознал себя исключением, — продолжил он свою исповедь, — так оно и было. Я считал себя великим. И решил, что и задачи у меня должны быть великими. Как решил, так и жил… Это я говорю тебе для того, чтобы ты поняла, как нелегко мне было спуститься на землю и осознать, что я такой же, как все. Что я могу ошибаться, что могу быть слабее кого-то и глупее, что земная женщина может оказаться решительней, чем я в критический момент, что мой брат справляется с управлением не хуже меня, что шовинист Азол Кера готов защищать людей от аппиров яростней, чем я сам… наконец, что моя женщина откажется выйти за меня замуж.

Он горько усмехнулся.

— Но ведь никогда не поздно понять, что ты идиот… Я не знаю, могу ли я на что-то надеяться, я просто прошу тебя: прости меня. Помнишь, я сказал, что не собираюсь оправдываться? Как видишь, именно это я и делаю.

— Зачем? — наконец взглянула на него Ингерда, в зеленых глазах были слезы.

Она нервничала, он тоже. У нее дрожали руки, у него тоже. Казалось бы, все так просто: обними ее, поцелуй, и не нужно никаких слов. Но это только казалось. Он должен был сдаться. Как любой мужчина женщине, каким бы независимым и гордым он себя ни считал. Не преподнести себя, как подарок, а именно сдаться. Только так он мог разрушить эту стену между ними.

— Я больше не могу без тебя жить, — сказал он, — делай со мной, что хочешь, но я без тебя не могу. Вы нужны мне: ты и Эдгар. Я люблю вас…

Даже этого оказалось мало. Она стояла, широко распахнув влажные глаза, и смотрела как заколдованная. А стена все была. Леций опустился на колени, обнял ее бедра, ткнулся в них лицом. Он почувствовал ее жар, дрожь всего ее тела, потом ее пальцы в своих волосах.

Это легкое прикосновение свело его с ума. Он стиснул Ингерду крепче, стиснул эту девочку из мечты, которая явилась когда-то, как маленькая Жар-птица, и приняла его за слугу Конса.

Он был тогда просто в шоке: никто в жизни не интересовался его самочувствием, все только ждали от него помощи. А поскольку он был «великим», то считал, что так и надо. Никто ни разу не спросил, больно ли ему, и уж тем более никто не возился с его уродливой ногой.

Эта чудная яркая птичка приняла его за простого аппира да еще и влюбилась в него с первого взгляда непонятно за какие заслуги. Это было не только забавно. Это было сладко и больно. И это вселило такую сумятицу в его душу, что он впервые в жизни растерялся. И раскрылся. И заболел ею навсегда.

Это было так давно! А он все не мог заглушить тоску по этой девочке, по той неожиданной теплоте и любви, которую она на него так щедро вылила. И сейчас, как никогда, хотелось того же: тепла и любви, любви, любви, любви… а значит, ее.

Леций держал ее крепко. Как любил, так и держал.

— Не бойся, — тихо сказала Ингерда, — никуда я от тебя не денусь.

— Повтори, — попросил он.

— Не денусь, — повторила она.

Голос ее дрожал, колени тоже. Леций отнес ее на кровать. Они долго лежали, не раздеваясь, просто обнимая друг друга. Это было самое главное: что они рядом, что они вместе, что они так и не смогли друг друга разлюбить после того далекого-далекого пригорка в саду Конса.

— Знаешь, — призналась она, — я наврала маме, что ты мой муж. И что у нас прекрасная семья. Мне так этого хотелось!

— Так и будет, — улыбнулся Леций.