Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

Будь я суеверным или слабым человеком, я бы подумал, что имею дело с сиреной, которая должна сбить с пути смельчака, отважившегося пуститься в путь по воде к дому на озере, но — слава богу! — я из той страны, где слишком любят все фантастическое, чтобы не знать всех его потаенных сторон, да и сам я достаточно повидал всяческих чудес и понимал, что мастер своего дела может с помощью самых простых трюков манипулировать человеческим воображением.

Я ни секунды не сомневался, что встретился с новым дьявольским изобретением Эрика, которое на этот раз превосходило по совершенству все виденное мною до сих пор, и вот я, очарованный, забыв об осторожности, перегнулся через борт лодки.

Я склонялся все ниже и ниже, и вдруг из воды высунулись две чудовищные руки и обхватили меня за шею, увлекая в пучину с невиданной силой. Я бы наверняка погиб, если бы не успел крикнуть, и по этому крику Эрик узнал меня.

Да, это был Эрик, и, вместо того чтобы меня утопить, что он и собирался сделать, он благополучно вынес меня на берег.

— Вот видишь, как ты неосторожен, — сказал он, стоя передо мной, и по его одежде ручьями стекала вода. — Зачем ты хотел пробраться в мой дом? Ведь я тебя не приглашал. Мне никто не нужен: ни ты, никто другой! Разве для того ты когда-то спас мне жизнь, чтобы сделать ее невыносимой? Как бы ни была велика твоя услуга, Эрик может забыть и о ней, а тебе известно, что тогда ничто не удержит Эрика, даже сам Эрик.

Он продолжал говорить еще что-то, но теперь меня интересовало только одно: узнать секрет этого трюка с сиреной. Он пожелал удовлетворить мое любопытство, потому что, будучи настоящим чудовищем, — а мне приходилось видеть его в деле в Персии, — в некотором смысле оставался самовлюбленным и самолюбивым ребенком, и для него не было большего удовольствия, чем удивлять окружающих и демонстрировать им свою поистине дьявольскую изобретательность.

Он рассмеялся, весьма польщенный, и показал мне тростниковый стебель.

— Это элементарно просто и вместе с тем очень удобно: я могу дышать и даже петь в воде! Это — фокус, которому я научился у пиратов Тонкина: таким образом они могли целыми часами сидеть на дне реки.[23]

— Этот фокус едва не лишил меня жизни, — с упреком сказал я, — и, возможно, стал роковым для многих других.

Он не отвечал и встал передо мной во весь рост с угрожающим и одновременно ребячливым видом.

Я не дал себя запугать и резко заметил:

— Ты же обещал, Эрик: больше никаких преступлений!

— Разве я совершил какое-нибудь преступление? — самым любезным тоном осведомился он.

— Несчастный! — не сдержался я. — Неужели ты уже забыл сладостные ночи Мазендарана?

— Да, — неожиданно погрустнел он, — я бы очень хотел забыть об этом, но согласись, что я тогда здорово посмешил маленькую султаншу.

— Ладно, все это в прошлом, — продолжал я. — А теперь совсем другое дело, и ты должен отчитаться передо мной за настоящее, потому что, если бы я захотел, оно бы для тебя не существовало. Помни, Эрик: я спас тебе жизнь!

И, воспользовавшись оборотом, который принимал наш разговор, я хотел выяснить то, что уже давно не давало мне покоя:

— Эрик, поклянись мне…

— Еще чего! Ты же знаешь, что я не выполняю своих клятв. Клятвы даются для того, чтобы ловить в капкан глупцов и ничтожеств!

— Скажи… Ты же можешь сказать мне?

— Что именно?

— Насчет люстры, Эрик…

— А что насчет люстры?

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Ах, люстры! — усмехнулся он. — Хорошо, я тебе скажу: люстра — это не моя работа. Просто эта люстра была очень старая.

Когда Эрик смеялся, он был еще уродливее. Он прыгнул в лодку и расхохотался так зловеще, что мне стало жутко, и я не смог унять дрожь.

— Очень старая была люстра, милый мой дарога[24]! Очень старая… Она свалилась сама по себе. А красиво она грохнулась! Теперь я дам тебе совет, дарога: подсушись, если не хочешь подхватить насморк, и никогда больше не садись в мою лодку, а самое главное — не пытайся проникнуть в мой дом… Я не всегда смогу тебе помочь, и мне бы не хотелось посвятить тебе заупокойную мессу.

Продолжая хохотать, он стоял на корме своей лодки и с обезьяньей ловкостью греб одним веслом. Он был похож на мрачную скалу, и его золотистые глаза сверкали ярче, чем обычно. Скоро остался виден только этот зловещий блеск, а потом и он исчез в ночной темноте, окружавшей озеро.