Призрак пера [litres]

– Так, послушай меня, – обращаюсь я к Моргане. – Сейчас самое время пойти к Эму. – Моргана вздрагивает, начинает возражать – видимо, не готова беспокоить своего возлюбленного по команде. Я беру ее за плечи: – Слушай внимательно. Сейчас ты идешь к нему, спокойно, непринужденно, даже скучающе, будто тебе все эти раздражающие задержки уже до смерти надоели, и говоришь: «Копы искали тут парня, который кого-то похитил. Сейчас они его допрашивают, так что, если повезет, концерт скоро возобновится. Так как ваша группа выступает следующей, решила, что тебе будет интересно узнать». Если спросит, откуда ты это знаешь, скажи, что ты здесь вместе со знакомой комиссара и информация из первых рук. Если станет расспрашивать дальше – замечательно, придумывай что хочешь, главное, что у тебя уже будет прекрасная интригующая тема для разговора.

Моргана кивает с таким выражением, будто я только что открыла ей, где спрятан Грааль, и бежит к группе Эмануэле.

Берганца направляется к подозреваемому.

Глава 17. Слова имеют значение

Не успеваем мы подойти к Серджо Кантавилле (так зовут племянника Бьянки), как этот Серджо Кантавилла забывает, что находится в руках полиции в качестве главного подозреваемого и окидывает меня таким взглядом с головы до ног, что я чувствую себя так, будто только что показала ему свою медицинскую карту от гинеколога.

– А это кто? – подает голос он.

Да, кто я? Из неловкого положения меня выручает комиссар Берганца:

– Это агент «Интерпола» под прикрытием, и если посмеешь вести себя с ней хоть на йоту менее почтительно, чем с Девой Марией, я закрою тебя в камере с двенадцатью насильниками-геями. Сигарету?

Ничего себе. Впервые вижу комиссара в деле, и, должна сказать, он даже превосходит мои ожидания.

Двое агентов отворачиваются, скрывая смешки. Серджо Кантавилла тут же становится на восемь сантиметров ниже и принимает протянутую сигарету так, будто это приказ.

Курить здесь нельзя, это очевидно, но комиссар щелкает зажигалкой и затягивается, словно это самая естественная вещь в мире. Кантавилла, в свою очередь, выдает свое беспокойство, вдохнув так глубоко, что от сигареты остается всего три четверти.

– Итак, синьор Кантавилла, расскажите нам, – произносит Берганца, возвращаясь к дезориентирующему, формальному «вы». – Каково это – иметь настолько опрометчиво богатую тетю? – Дым он выдыхает в сторону, скривив рот, профессиональным движением заядлого курильщика. Говоря о медицинских картах, даже думать не хочу, во что превратились легкие комиссара.

– Я ей ничего не сделал! Ничего я своей тете не сделал, ничегошеньки, клянусь! – срывается на визг этот жалкий тип. Пытаясь подыскать слова, он одной затяжкой уничтожает еще четверть сигареты. Если подумать, возможно, по сравнению с некоторыми присутствующими легкие комиссара вовсе не в худшем состоянии.

– А я этого и не говорил. Хочу узнать, как у вас с ней дела. Тесные отношения? Или просто навещаете на Рождество? Возможно, какие-то подарки? Спонтанные или в ответ на просьбу?

Не совсем понимаю, специально ли Берганца задает такие расплывчатые вопросы безо всякой конкретики, чтобы посмотреть, в какую ловушку этот бедняга загонит себя сам, или скрывает тот факт, что у него нет ни одной зацепки. Пытаюсь поймать его взгляд, но комиссару, похоже, больше интересно наблюдать за реакциями на изможденном лице подозреваемого.

– Послушайте, комиссар… я свою тетю любил. Хотел сказать, люблю. Ну, не то чтобы прямо очень сильно, в смысле… мы не были так уж привязаны друг к другу… но я ее уважал, вот. То есть уважаю! Я хотел сказать, уважаю.

От взгляда на беднягу просто сердце разрывается. Начинает он фразу довольно дерзко, а потом за секунду теряет контроль. Сколько ему может быть: двадцать четыре, двадцать пять? Это видно по состоянию кожи, по волосам, которые уже начинают умеренно редеть, потому что в остальном, да еще издалека, со щетиной и в кожаной куртке он выглядит просто исхудавшим подростком, одним из тех жителей провинциальных городков, которым нужно больше заниматься спортом.

– Ах, какое неудачное использование времен, Кантавилла. Будь мы в романе Агаты Кристи, из ваших оговорок уже бы сделали вывод, что вы вашу тетю и убили. – Интересно, это Берганца так развлекается, играя как кот с мышкой? Кантавилла стонет и уже, похоже, находится на грани срыва. – Вы никогда не читали «Смерть лорда Эджвера»? Там есть один момент, знаете, где утонченные аристократы ведут приятную беседу о том о сем… – Кантавилле сейчас больше всего хочется разразиться серией криков: «Я не хотел! Не хотел так говорить!», но ему не хватает храбрости прервать комиссара, который, похоже, глубоко убежден в важности этого литературного примера, в который он сейчас углубляется. Хорошо, теперь сомнений нет: да, он так развлекается. – И тут кто-то мельком упоминает «суд Париса»… Вы знаете, что такое «суд Париса», Кантавилла?

– Конечно, знаю, – хрипит бедолага.

Но Берганца, естественно, собирается все равно ему объяснить.