Призрак в Лубло

Жужика никогда в жизни не переживала таких трудных дней. (Только гордость придавала ей силы, — пусть не видят, что она страдает!) Тяжелая холодная железка то и дело напоминает о себе, и девушка согревала ее у себя на груди: вот что доставит ей радость: «Одну пулю тебе, одну мне и — все».

«Одну пулю тебе, одну мне…» Но как?

Она передумала все на свете: подстеречь за забором?

Поймают. Выйти открыто на улицу, когда он будет ехать в карете? Не попадет.

Что ж, благословенная ночь, мать всех преступлений, поможет ей: она просто-напросто явится ряженой, наденет мужской костюм, маску, ее примут за мальчика, и тогда она сможет войти в дом, ведь ростом она совсем маленькая, никому и в голову не придет, что это девушка…

— Ферике, послушай, что я тебе скажу, — с утра начала она подлизываться к братишке, — только никому не говори; ой, я чуть не умираю со смеху… слушай… не мог бы ты мне достать брюки, пальто, мужскую одежду и маску, понимаешь?

— А ты что, тоже собираешься идти в маске?

— Не кричи… шоколадку дам…

И она тут же дала ему целую плитку из тех, что принес ей сапожник.

А сапожник ходил убитый горем. Жужи даже не смотрела на него, она сейчас жила лишь одной мыслью, грезила наяву и счастливо улыбалась: уже недолго осталось, но как будет хорошо навеки уснуть в могиле…

А Фери, готовый на любые проказы, достал все необходимое и принес такую маску, что ее испугался бы даже трубочист. Во вторник вечером, с наступлением сумерек, Жужика тоже нарядилась под мальчика и незаметно для всех выскочила за ворота. Никто не видел, куда она исчезла.

Когда она остановилась перед домом, в котором справляли свадьбу, то, право же, только один господь бог знал наверное, кто был тот юноша в широкополой шляпе и просторном пальто, который, дрожа не от холода, а от жара, поджидал кого-то возле дома старого Мароти.

Дом этот был точь-в-точь похож на все прочие мещанские дома в Дебрецене. Его окружал высокий дощатый забор с толстыми воротами, сквозь которые не проникнуть ни нищему, ни человеческой добродетели. Дом был низенький, под гонтовой крышей, с длинным двором, конюшнями, хлевом и прочими строениями. Но, поскольку хозяева состарились, а молодые умерли, вымершим казался двор.

Все было на хуторе, здесь же, в городе, было пусто. И сейчас ворота были закрыты, только калитку открыли, хотя ее можно было запереть. Обычно она всегда запиралась на ключ. Для общения с внешним миром висел колокольчик, и если кто приходил и дергал за проволоку, то его сначала долго расспрашивали, кто пришел, и только затем впускали.

На сей раз весь двор кишел детьми, зеваками, девушками, школьниками и цыганами, которые за стакан вина, кольцо колбасы и особенно ради того, чтобы все увидеть, готовы были торчать здесь хоть до конца света.

Луна сегодня всходила поздно, и во дворе было темно, но зато во всех окнах горел свет. Перебивая друг друга, зеваки отпускали свадебные шутки.

— Вы видели жениха? — услышала Жужика. — Эх, да какой же он грустный!

Это обрадовало ее.

— Но зато невеста веселится за двоих. Когда поп венчал их, она повторяла все слова подряд. Поп спрашивает: «Твое имя?», а она повторяет: «Твое имя»…

Жужика вместе со всеми подошла к окну и заглянула.

Народу собралось много, ведь у хозяев была большая родня (семья Мароти принадлежала к роду Йона), и многие пришли на свадьбу Марии Мароти. Цыганский оркестр устроился на кухне; оттуда раздавалась музыка.

Жужика увидела Йошку, и сердце ее так громко забилось, что она прижала к груди руку. Потом схватила револьвер. Если бы сейчас положить револьвер на окно, отсюда можно было бы хорошо прицелиться. Но так он не узнал бы, от чьей руки ему приходится умереть.

Она чуть дрожала, словно в ознобе.

Нет, ей иначе хотелось бы: вот если бы он вышел из дому за чем-нибудь, тогда — «одна пуля тебе, другая — мне».

Вдруг Жужика вздрогнула: Йошка поднял голову и посмотрел в окно. Она быстро отстранилась, но передумала — все равно не узнать ее. Она снова прильнула к стеклу и сколько ни смотрела, жених все время не сводил глаз с окна. Казалось даже, будто у него дрожат губы и он что-то шепчет. О, девушка не слышала, что он говорил, а как было бы хорошо, если бы уши могли слышать голос сердца!

— Жужика, любимая моя! — шептал за столом жених. — Хоть бы раз услышать твой голос, твой нежный, разумный, ласковый голосочек, чтобы прожить еще несколько часов, или день, или год…

Парни оттеснили ее от окна, и Жужика отошла. Ей было холодно, но она бродила по двору и не выпускала из виду дверь, чтобы не прозевать Йошку, когда тот выйдет. Пыталась всеми правдами и неправдами заглянуть в дом, пробралась даже на кухню, среди прочих любопытных. Но когда ее стали угощать куриной ножкой, она не взяла и убежала. Ей вслед, оторопев, посмотрела кухарка, — что это, мол, за маска такая, которой не по вкусу ее жаркое.

Едва протиснувшись, она снова задержалась у окна. И Йошка опять в ту же минуту посмотрел в ее сторону и снова зашептал, — но что? что?