В маленьких, украшенных скрещенными копьями воротах их уже поджидали крестница Эржи и подручный
Лаци. Пончики были поджарены, тушеная курица давно готова, а поросенок даже успел остыть, так что хозяева в самую пору возвратились домой.
– Да, я ведь еще не успел сказать тебе, сынок, – впрочем, когда я мог бы это сделать?! – что теперь мы с подмастерьем работаем, или, вернее сказать, мы теперь вдвоем не работаем. .
Бургомистр сделал равнодушное лицо.
– Это вон тот мальчонка?
– Пришлось мне нанять его, когда я отправлялся в Буду, к паше, за тебя ходатайствовать. Ведь это я сделал тебя городским головой, Мишка, знай это! – В глазах старика загорелись зеленые огоньки. – Старый Лештяк еще может постоять за себя, хе-хе-хе!. А парень, повторяю, нужен мне был для работы, хотя я что-то не приметил, чтобы он за все это время ну хоть пальцем о палец ударил. Не было у меня еще времени испробовать, умеет ли он хоть что-нибудь делать. До сих пор-то я все политикой занимался. Не смейся, Миши, не то я рассержусь! А теперь вот ты будешь делать политику, Кровь Лештяков – золотая кровь! Ну да ладно, вот мы уже и дома.
Как дорог человеку отчий кров, когда он долго под ним не был! Приветливо курится дым из трубы, весело кивают поредевшие ветви старого грушевого дерева. Выйдешь во двор, и тебе навстречу радостно кинется Кудлатка, а в комнате прыгнет на плечи кот Царапка. Улыбаются размалеванные крыши, с детства знакомые глиняные тарелки на стенах, даже мебель и та принимается скрипеть – рассказывать о чем-то; потрескивает огонь в большой печи, отбрасывая на двери золотые блики, так что кажется, будто снизу они обиты широким листом золота.
Старик вздохнул.
– Бедная твоя матушка, если бы я мог воскресить ее хотя бы на этот единственный день!
Подали обед, и над родительским столом поплыли вкусные, соблазнительные запахи, а вокруг стола захлопотали, засновали туда и сюда Эржи и подмастерье Лаци, спеша вовремя сменить тарелку, подать нож поскорее.
– А ну-ка, сбегай, Лаци, в подвал, да побыстрее: одна нога здесь, другая – там! А ты садись, сыночек! Потому как я знаю: голоден ты, изнурила тебя тюремная еда. Правда, и мне все это время кусок в горло не шел. Сперва – от большого горя, а сейчас – от великой радости. Пока я в
Буде жил, одним воздухом питался. Ну да ничего, зато высвободил я тебя!
– Ибрагим-паша – славный человек, – рассеянно отозвался бургомистр. (Он чувствовал себя неловко перед
Цинной.)
– Только в том смысле сынок, славный, – что славу любит, а в остальном старая хитрая собака! Сначала он и на мне хотел зло сорвать. Чуть-чуть я и сам не угодил в холодную!
– За что же?
– Да все за ту цыганскую девчонку, если ты ее еще помнишь. . Что, или, может быть, суп недосолен? А ну-ка, принеси солонку, Лацко!
Лаци дрожал, как лозинка на ветру.
– Что с тобой? Или ты сына моего боишься, дурачок?
Не укусит же он тебя, хотя теперь он большим барином стал!
– Спасибо, отец, не надо соли. Значит, Ибрагим из-за девицы был зол?
– Из-за нее. . Говорит, что она с вами сбежала. Грозился в темницу меня упрятать, пока мы не вернем ее или пока я не признаюсь, где она. Напрасно клялся я ему и божился, что с той поры и слыхом о ней не слыхивал.
– Действительно напрасно! – буркнул бургомистр. –
Ну, а потом что было?
– На счастье, как раз в те дни пришло официальное сообщение, что на берегу Тисы нашли девичье платье, а позднее где-то ниже по течению и труп ее выловили.
– Вот как! – весело воскликнул бургомистр. – Умерла, значит, девица-то?
– Ах! – вскрикнул Лаци и выронил из рук блюдо с жареным поросенком, которое он только что снял с огня, чтобы подать на стол.
Мастер сердито закричал на него:
– Чтоб у тебя руки отсохли, разиня! Собери все с пола и убирайся с глаз моих! – Впрочем, тут же он и улыбнулся: –
Сегодня у нас сплошные чудеса происходят, даже мертвые поросята и те бегают! – Отлично зажаренный поросенок укатился прямо под кровать.
Лаци, красный как рак, попятился к двери.
– Постой, – остановил его бургомистр и, подозвав к себе, шепнул что-то на ухо. – Ну, теперь можешь идти!
– Если что-нибудь нужно, то лучше уж позови Эржи.