Призраки балета

«Да знаю я, все знаю! Как это?.. Мне не к лицу и не по летам, пора, пора мне быть умней, да? А что же ты раньше молчал, а?! А у Пушкина, между прочим, дальше «но»: но узнаю по всем приметам болезнь любви в душе моей! Вот! Я отличница, и я все помню! Я не знаю сама, о чем я думала… ни о чем я не думала – раз в жизни, понятно?!»

Один-единственный раз в жизни я ни о чем не думала и не собираюсь об этом жалеть. И сейчас я не буду портить себе вечер. Пусть другие живут прошлым и планами на будущее – я хочу быть счастлива сейчас.

Я подумаю об этом завтра – правильно говорила книжная героиня, и все ее балы были праздниками… хотя все остальное ошибкой. Ну и пусть!

Мальчики и прическа помогли ей, не оставив свободного времени. Наконец, около семи, застегнув жемчуг и бросив последний взгляд в большое зеркало, она в белом, редко надеваемом пальто спустилась к машине.

Зонт, оставленный у Нелли, уже вернулся к ней и сейчас предусмотрительно ждал на заднем сиденье: мало ли что, как говорят местные жители, в Измире можно в один день увидеть все четыре времени года.

Однако Лиза надеялась на лучшее: джинсовый лоскуток на небе потемнел, зато стал больше, и на нем можно было увидеть соскучившиеся за тучами без зрителей, весело подмигивающие звезды.

Цветан ждал ее на условленном месте и держал в руке зонт. Он тоже был не таким, каким она привыкла его видеть: костюм и галстук шли ему, но делали другим и словно отдаляли от Лизы.

«Я совсем его не знаю, – подумала она, – я никогда не видела его в костюме, я не знаю, какие галстуки он носит и что ест на завтрак. Только зонт тот же самый, знакомый!»

– Ты сегодня… очень красивая, – он тоже разглядывал ее, он тоже не знал ее платьев, ее причесок, не знал, что у нее есть белое пальто и что по утрам она пьет только кофе и при этом непременно что-нибудь читает.

Наверно, это хорошо – нам будет интересно все это узнавать.

Нет, это плохо – нам уже поздно быть незнакомыми, нам надо было встретиться много лет назад, и доставать пиджаки и платья из одного шкафа, и знать друг о друге все, и завтракать вместе, и никому не лгать… поздно, Дубровский, ничего не изменишь… или не поздно?

Лиза смотрела на дорогу, но чувствовала, что Цветан смотрит на нее.

– Очень красивые перлы… очень – на белой коже…

– Что? О господи, перлы! Я не поняла… перлы – это то, что ты говоришь, а не жемчуг мой! – Лиза рассмеялась, с удовольствием отбросив всякие сложные мысли.

Подумаешь об этом завтра, как и было сказано! Смотри, как все замечательно: элегантный спутник, театральная премьера, хорошая погода.

– Лиза, ты знаешь…

– Подожди, вот я сюда въеду, – машину надо было оставить на многоэтажной стоянке, около театра вряд ли найдется место, а въезд на эту стоянку напоминал хорошо продуманный лабиринт, и она не могла отвлекаться на какие-нибудь очередные… перлы!

– Ловко ты, молодец! – оценил Цветан ее маневр, в результате которого они оказались на закрученном тугой спиралью въезде. Теперь предстояло взбираться по ней до четвертого или даже пятого уровня: на нижних никогда нет свободных мест, и Лиза крепко держала руль, чтобы точно вписаться в крутой вираж.

– Лиза, я должен тебе… помнишь, ты говорила, что всегда есть выбор и что каждый его сам делает? – въезд на первый уровень перегорожен стрелкой – проезжайте, мол, выше… на второй тоже. О чем он сейчас?

– Какой выбор? – она не помнила, когда и что она говорила о каком-то выборе, пусть объясняет. Третья стрелка – еще выше по этой спирали, хорошо хоть впереди нет медленно ползущих машин: Лиза любила и умела ездить быстро даже по таким экстремальным местам.

– Ты говорила про своего мужа, что всегда есть выбор. Так вот, ты не права: иногда никакого выбора нет, – четвертая стрелка велела ехать дальше, что ж, поедем, вот где, правда, нет выбора!

– По-моему, всегда есть, – не сводя глаз с непрекращающегося поворота, равнодушно сказала она, чтобы поддержать зачем-то начатый им разговор. – Вот мы въехали сюда – и кажется, что выбора нет: только вперед и выше, до свободного места, правильно? Но, во-первых, мы сами уже сделали этот выбор и знали, на что шли. Могли оставить машину внизу и не мучиться. А во-вторых, на любом этаже можно развернуться и поехать вниз – если нервы не выдержат.

– У меня тяжело больна мама, – выговорил Цветан то главное, что, по-видимому, он и собирался сказать. – Вчера мне позвонили, что ей стало хуже… сама она никогда не жалуется…

Надо было сказать что-то сочувствующее, но такие слова, даже искренне произнесенные, всегда казались Лизе какими-то фальшивыми, поэтому она просто сняла одну руку с руля и положила ее на его тотчас же откликнувшуюся ладонь. Рукой сочувствовать легче, чем словами: рука не может лгать.