Призраки Иеронима Босха

Альбертин поперхнулся.

– А это еще зачем?

Сарториус сказал:

– Это для того, чтобы привести Господа в наш мир.

Альбертин долго размышлял над всем услышанным, а буквы бегали по его рукам под одеждой, щекотались и царапались. Наконец он вытряхнул их на стол и начал по одной раскладывать по страницам: сюда в слово вставит, туда вложит, здесь приткнет, там пристроит.

Брат Сарториус и брат Эберхардус молча смотрели на него: брат Сарториус сидел в кресле, а брат Эберхардус стоял.

Альбертин проговорил, не отрывая глаз от буковок (те, пока не приклеились на место, норовили разбежаться, и он ловко выхватывал их пальцами):

– Эх, скучаю я по моей милой Маартье. Сейчас принесла бы она мне выпить да сказала бы какую-нибудь неприличную шутку.

– Для неприличной шутки придется звать полубрата Пепинуса, – заметил Эберхардус. – Я что-то ни одной припомнить не могу. А ты, брат Сарториус?

Сарториус покашлял и сказал, что помнит одну из книги, но это надо рисовать картинку.

Альбертин отозвался сердито:

– Да к черту ваши книги с картинками и к дьяволу этого вашего Пепинуса, ведь нет у него ни свиной головы, ни чудной женской фигурки, а слушать, как бранится простолюдин, – ради этого и вовсе не стоило покидать Сад Земных наслаждений. Не для того я согласился прийти во Фландрию, где сено не берут в качестве оплаты и не наливают дружбу из разбитых кувшинов.

Он послюнил палец, поймал очередную шуструю буковку и приклеил ее на страницу.

– Стало быть, хотите Господа привести в наш мир, а брата Сарториуса отправить в мир иной? – снова заговорил Альбертин, любуясь тем, как ловко буковка встала на место, между двумя другими.

Нарисованная на полях веточка с маленькой красной ягодкой наклонилась к буковке и приоткрыла ротик, словно намереваясь поцеловать ее.

– Ай! – пискнула буковка и присела.

– Стой-ка смирно! – прикрикнул на нее Альбертин.

А другие уже посыпались из его рукава и запрыгали по столу.

Сарториус сказал:

– А если попросить буквы выстроиться так, чтобы получилось Священное Писание на народном языке…

Альбертин смотрел на страницу книги, куда запрыгнуло с десяток букв, пытаясь прочесть составленные ими слова, но ничего у него не получалось – буквы самовольно забирались туда, где им нравилось, например, поближе к рисункам или к какой-нибудь удобной соседке. Кому-то по душе пришлась «А» с растопыренными ногами, кому-то – «I», потому что она никого не толкала и скромно ужималась на строке. Но от этого из разбавленных новыми буквами слов уходил всякий смысл.

И вдруг Альбертин понял, что буквы, принесенные им из Сада Земных наслаждений, составляют свой собственный текст, но для того, чтобы прочесть его, нужно знать, какие именно буквы откуда происходят. Иначе все складывается если не в бессмыслицу, то в какое-то непотребное значение.

Взволнованный этим открытием, Альбертин показал страницу Сарториусу.

Новые буквы, те, что пришли с Альбертином, стояли немножко набекрень: кто вправо, кто влево, словно пытаясь подсматривать за соседками, поэтому, если приноровиться, их легко было выхватить взглядом. И если читать только их, причем на народном языке, то выходило: «В начале было Слово». А если читать весь текст, как если бы он был написан только на латыни, то смысл получался иной, а если читать только изначальные буквы, минуя пришельцев, то они складывались уже в нечто третье.

Вся эта работа продвигалась очень медленно и едва-едва добралась до окончания первого стиха, в котором говорится, что Слово было Богом. И все же начало было положено, а буковки, спасенные Альбертином из разных еретических книг, с радостью слагали словеса божественные. Однако следует заметить, что некая еретическая закваска все же в них оставалась и продолжала бродить, поскольку вещали они божественные словеса на языке народном, языке площадей и улиц, рынков и кабаков, на языке, которым разговаривают люди возле стога сена, и в стогу сена, и на верхушке этого стога. И это выглядело в глазах брата Сарториуса поистине восхитительным.

6