Призраки Иеронима Босха

На полке, где были аккуратно расставлены краски и лежали листы для набросков, вдруг прошуршало, как будто пробежала мышь. Мастер Иеронимус даже глаз не поднял, боясь спугнуть это существо, хотя по опыту прежних лет знал: существа эти довольно нахальные, и проблема, скорее, не в том, чтобы их не спугнуть, а в том, чтобы от них отделаться.

Прошуршало опять, потом что-то упало с полки. Иеронимус продолжил работу, не обращая внимания на эти звуки. Он нарисовал ухо, потом дерево, потом еще одно ухо, растущее из дерева. И тут кто-то ущипнул его за руку.

– Вы же видите меня, – пропищал голосок.

Иеронимус провел еще несколько линий. Дерево на его рисунке – изогнутое, с морщинистой корой – страдало почти как человек. И страдание это причиняло ему растущее из его ствола ухо, в чем не было никаких сомнений.

– Вы же слышите меня, – сказал человечек, распластавшись на листе так, чтобы закрыть собой только что нарисованное дерево.

Иеронимус провел угольную черту прямо через его тельце.

Человечек задергал ножками и заплакал так громко, что у Иеронимуса зазвенело в ушах.

– Ай, ай, ай! Зачем вы мне больно делаете?

– А ты разве не ущипнул меня больно? – возразил мастер Иеронимус, наклоняя над ним лицо. – Разве ты не верещишь тут, как будто тебя зарезали? Кто ты такой?

– Меня звать Йоссе ван Уккле, и я философ, – представился человечек, силясь подняться хотя бы на четвереньки. Его ладошки и колени были испачканы углем. – Я основатель братства Арифметиков и некогда был хорош собой, высок ростом и непревзойденно умен.

Помолчав, мастер Иеронимус проговорил:

– Сдается мне, я даже помню тебя.

– Ну еще бы вы меня не помнили, мастер! – обрадовался маленький Йоссе и запрыгал, топча нарисованное дерево, а заодно оттаптываясь и на нарисованном ухе. Ухо морщилось и пыталось отползти, но твердые пятки философа так и молотили по нему. – А уж я-то как вас помню, мастер Иеронимус! А каноника из Бреды помните? Ханс ван дер Лаан, святой души человек, алхимик. Он еще заказывал посуду у нашего Стааса, да упокоит Господь его душу, а также душу его супруги, и душу его бывшего хозяина, стекольщика. Ой нет, стеклодува. Мастера-стеклодува. Ему еще моя жаба, благочестивая Фромма, не нравилась, а ведь она стала герцогиней Клевской.

– Помолчи, – сказал мастер Иеронимус. – От твоего звона не продохнуть.

– Ладно, – покорно согласился философ и уселся, обхватив колени руками.

– Давно ли ты здесь? – спросил Иеронимус.

Йоссе не ответил.

Иеронимус потрогал его пальцем за плечо:

– Можешь говорить. Отвечай, когда спрашивают.

– А вы точно на меня ругаться не будете, мастер Иеронимус? Вы теперь такой важный, а я теперь такой маленький.

– Отвечай уже.

– Я не знаю, давно ли я здесь, – сказал Йоссе. – Время вообще не имеет значения. Этому учит философия нарисованных человечков. – Последние слова он произнес обиженным тоном, но Иеронимус решил не обращать на это внимания.

– Для кого как, – возразил мастер Иеронимус. – Для обычных людей время очень даже имеет значение, ведь оно и было сотворено для того, чтобы человек рождался, набирался мудрости и умирал.

– Ваша правда, мой господин. Вот что значит иметь деньги на большую ученость. Но я и без всякой учености вижу, что вы, к примеру, сделались совсем старым, а раньше были совсем молодым. А я вот не постарел, но сделался совсем крохоткой, ибо судьба моя хоть и не зависит от течения времени, но полна несчастливых событий.

– Такова уж участь философов, у которых нет достаточных средств, чтобы предаваться философии, – заметил мастер Иеронимус. – Быть философом без денег – значит жить не по средствам.

– Вам-то хорошо говорить, коль скоро вы на деньгах женились, – фыркнул Йоссе.

– Я тебя сейчас в стакане воды утоплю, – пригрозил мастер Иеронимус.

Он действительно был женат на деньгах, но к деньгам-то прилагалась хорошая, добрая женщина, и доброй была она во всех отношениях: и телом, и умением вести хозяйство, и нравом. Так что доброты в доме мастера Иеронимуса водилось с избытком; может быть, поэтому он и перестал рисовать левой рукой.

– Вы нам никогда не причиняли зла, – заплакал Йоссе. – А теперь вот стали старым и ругаетесь. Это, наверное, потому, что у вас от старости что-нибудь болит.

– Для чего ты явился? – осведомился мастер Иеронимус.

– Разве вы сами не захотели меня видеть?

– Не будь у тебя какой-то цели, ты бы ко мне не выскочил, что бы я ни рисовал.

– Правда ваша, – Йоссе вздохнул. – Знаете в Антверпене такого человека по имени брат Сарториус?

– Не знаю.

– А брата Альбертина знаете?

– И этого не знаю. Кто они такие?

– Ну уж хозяйку кабака Маартье-то вы точно знаете!

– Не имею ни малейшего понятия.

– У Маартье голова свиньи, а тело женщины, и она аббатиса. Она живет в Саду Земных наслаждений.

– Припоминаю, – нахмурился мастер Иеронимус. – Но имени ей я не давал.

– Имя у нее само появилось, – подхватил Йоссе. – А кабак у нее помещается в разбитом кувшине.

– И что там творится, в этом кувшине? – спросил мастер Иеронимус, впервые по-настоящему проявляя любопытство.

– А вы не знаете?

– Откуда мне знать? Я лишь нарисовал его.