Призраки Востока

Вот только вой донимал меня не на шутку. Он неизменно рождал во мне ощущение смутного беспокойства, верного предвестника ночных кошмаров. Чем-то эти заунывные звуки пугали, поднимая из глубин моего существа суеверный страх. Это может показаться нелепым – подумаешь, собака воет! – но если бы вы хоть раз услышали ее ночью, вы бы так не думали. Это не обычный вой уличной собаки. Все-таки эта псина вела свой род от волков и сохранила немало диких черт своих предков.

Она издавала совершенно особые звуки. Получалось жутко. В Старом Свете собаки так не воют. В голосе нашей суки слышались отголоски безмерно далекого прошлого. Это был особый, изначальный вопль животных, которых человек так и не сумел приручить. Начиналось все с какого-то придушенного стона словно из кошмарного сна, потом звук нарастал, поднимался и переходил в длинное завывание, похожее на заунывный вой зимнего ветра в горах, неожиданно сменяясь сдавленным фырканьем. Увертюра заканчивалась. Начинался собственно вой, но теперь звуки становились выше, и дикости в них прибавлялось, а потом – внезапный переход к свирепому хохоту, заканчивавшемуся жалобным рыданием. Ужас порождала именно несовместимость звуков; демонический хохот, переходящий в рыдания, наводил на мысли о безумии. Я думал о том, как же это все уживается в душе одного существа. При этом я знал, что она любит меня и, если понадобится, без колебаний отдаст за меня свою незадачливую жизнь. Если я умру, она будет горевать. Но только не так, как другие вислоухие псы. Она куда ближе к Природе. Доведись ей остаться один на один с моим бездыханным телом в каком-нибудь глухом месте, поначалу она предалась бы скорби по усопшему другу, но потом, исполнив эту обязанность, утешила бы свою печаль самым естественным образом – сожрала бы ненужное мясо, разгрызая кости длинными волчьими зубами. Ну а после, с чистой совестью, уселась бы на камень повыше и вознесла к Луне заупокойный плач своих диких предков.

Ее стенания порождают во мне не только мистический ужас, но и странное любопытство – ведь я отчетливо слышу постоянное чередование необычных гласных звуков. Они всегда следуют в одном и том же порядке и явно представляют смысловую форму собачьей речи. И вообще это не вой, а песня, наполненная нечеловеческими мыслями и чувствами, понять которые человеку не дано. А вот другие собаки ее прекрасно понимают и отвечают иногда настолько издалека, что только напрягая слух, можно уловить слабые ответные голоса. В этой собачьей арии немного «слов», если их можно так назвать, но судя по эмоциональному воздействию на слушателей, выражают они очень многое. Возможно, в ней говорится о древних запахах, об испарениях земных недр, о таинственных эманациях древней земли, не доступных восприятию грубых человеческих чувств, об импульсах неведомой воли, тревожащих призраки древних волков в свете огромных молодых лун.

Если бы мы могли понимать собачьи чувства и мысли, мы бы поняли, наверное, и причину той тревоги, которую вызывает в нас собачий вой. Но наши чувства слишком разные, и нам никогда не узнать причины. Мы можем высказывать предположения, лишь смутно догадываясь, что именно нас тревожит. Некоторые звуки в этом протяжном крике – самые жуткие из них – странным образом напоминают крик человека в агонии, объятого предсмертным ужасом. У нас есть основания полагать, что крик вообще является для человека формой выражения страха. Интересно, что почти во всех странах, включая Японию, народная молва объясняет собачий вой способностью собак видеть страшное, но незримое для человека – проявление божественной воли и явление духов и призраков. Единодушие подобных суеверных заблуждений позволяет предположить, что тревога, которую мы испытываем, слушая собачий вой, это предощущение ужаса сверхъестественного. Сегодня наше просвещенное сознание трудно напугать сверхъестественным, мы понимаем, что современный человек из плоти и крови показался бы средневековому обывателю куда более невероятным, чем старый, привычный призрак. И все же где-то глубоко в нас дремлет первобытный страх перед непостижимым миром и отзывается эхом, стоит прозвучать в ночи жуткому звериному вою.

Чтобы там не видели собаки из того, чего не может видеть человек, это не имеет ничего общего с нашим представлением о призраках. Собаки скулят и вздрагивают не потому, что узрели незримое для человека. С анатомической точки зрения в собачьих глазах нет ничего необычного. Зато собачий нос неизмеримо превосходит людское обоняние. Всеобщая убежденность в сверхчеловеческой восприимчивости собак справедлива, но дело тут не в зрении. Собака действительно может выть от ужаса, но этот вопль означает: «Я чую их!», а вовсе не «Я вижу их». Ведь действительно нет ни единого доказательства, что собака видит то, что не может видеть человек.