А ход, и без того трудный, застопорился вдруг.
— Мороженое, — озвучил неизвестно чью мысль проказник Ратла.
Куча
Большая мороженая куча лежала на их пути. Лежала и не таяла, как будто на дворе не май цветет, а февраль мается. Подойдя поближе, Майка увидела синеватые колкие многоугольнички, сваленные, как попало, и сплошь покрытые инеем.
— Какое интересное произведение искусства, — сказала Майка.
— Какое искусственное произведение интереса, — сказал Никифор.
— На вернисаже как-то раз… — закричал Мойсла.
— Чепуховина, — сказал Ратла, а Майка от этого щекотного слова громко чихнула.
Рой снежинок отлетел к небу, и из бесформенной мороженой кучи образовался фигуристый объект: Перед ними стояла большая ледяная птица.
Голова у птицы была котелком, нос — крючком, перья — торчком, а бугристые сильные лапы впивались в землю, будто с трудом удерживая громадину во всей высоте и целости.
Снежно-голубая птица торчала, не выказывая никаких признаков жизни.
— Она живая? — спросила Майка.
— Еще как, — заверил Никифор.
— И что нам делать?
— Мне-то откуда знать? — пожал он плечами. — Не я же звал.
— А кто звал?
— Я-ма-а-айка! — как резаный, завизжал Мойсла. — Я-майка! Я-майка! — а дальше сбился на иностранные слова, которые девочка не поняла.
Впрочем, и так было ясно — Майке опять надо было принимать решение. Это по ее милости торчит на дороге отмороженная птица в неснежное время.
Чем дольше Майка глядела на птицу, тем труднее ей было. Птице чего-то не хватало. И клюв здесь был, и лапы, и перья. «Динь-дон», — едва не пропела она, наткнувшись наконец на самое очевидное. Ледяная птица была слепа. На том месте, где должны бы сиять глаза, место было совсем пустым — белоснежным, как неразрисованный альбомный лист.
— А мы тебе поможем, — напел Ратла мысль девочки. Майка поняла уже, что это ее личная история, и она может распоряжаться ею по своему разумению.
— Созидаем, сотворяем, этим светлым теплым маем… — вспомнила она как раз кстати.
Уловив знакомые слова, жужики заскакали, и — хлоп — впечатались птице прямиком в нужные места.
И вытаращились два глаза — оранжевый и синий.
— Сова, — произнес Никифор, удивляясь, кажется, не меньше Майки.
Кружева
— Сова, — подтвердила Майка.
— Са-ва, — ледяная птица покрутила большой головой, мигнула разноцветными глазами и заговорила:
— Ну, я не знаю, — сказала девочка.
— Куда идешь?
— А не скажу, — зачем-то надерзила Майка.
— А я все знаю-знаю-знаю, — сказала птица, пуша снежные перья.
— Вы знаете? — не поверила Майка.
— И я скажу.
— Са-ва.
— Сава.
— Э-туа! — ответила Майка по-французски, сама не понимая, откуда что берется.
Диковинная птица поморгала разноцветными глазами, подвигала снежным оперением и…
…развалилась, превратившись в неряшливую гору льда с разноцветными жужиками на вершине.
— Ты чего-нибудь поняла? — спросил Никифор.
— Неа, ничегошеньки, — сказала Майка.
Кое-что было ясно ей до последнего донышка, но девочка опасалась, что Никифор поднимет ее на смех, и потому слукавила.
Форс-мажор
И вот они уже стояли возле дома, похожего на Майкин, как две капли воды.
— Тут две дороги, — сказал Никифор. — Или вверх, или вниз. Тебе выбирать.
Рядом с дверью в подъезд располагалась дверца поменьше.
Обычно за ней прятался черный сырой подвал. Надо было только спуститься на четыре ступеньки и не удариться лбом о притолоку.