Призванный хранить

Однако полюбоваться Антону не дали. Он едва успел выползти на мелководье, как кто-то размытой тенью прыгнул на него сбоку. Антон, повинуясь когда-то, в другой жизни, отработанному рефлексу, крутнулся волчком, нанося удар пяткой под подбородок противника. Кажется, он совсем забыл о сабле, которую всё ещё держал в руках.

Алак-нойон холодно наблюдал, как один за другим гибнут его воины. Он не испытывал ни малейшего сожаления по этому поводу: удел воина — смерть, и не так уж важно, кого она постигнет первым — тебя или твоего врага. К тому и другому готовым нужно быть одинаково.

Их было уже не двенадцать, а всего лишь шестеро. Двое, кое-как дотащившись до берега, накинулись на какого-то странно одетого чужеземца, словенина, судя по лицу. Алак-нойон мельком взглянул на обувь незнакомца — чудные невысокие сапоги на толстой подошве, зачем-то перевитые шнурками. Он уже знал, как выглядит след от этих сапог. И дерётся-то этот воин странно, подумал он. Одними ногами. Ноги даны Аллахом, чтобы ходить по земле или сжимать лошадиные бока, а не махать ими выше головы...

Остальные четверо окружили чёрного всадника, вооружённого секирой. Вперёд уже никто не лез: знали, что напавший первым — первым и умрёт. Тяжёлое лезвие, изогнутое наподобие полумесяца, не знало, что такое пощада. Пусть, решил Алак-нойон. Он уже понял, что, несмотря на всю свою мощь и боевое мастерство, этот воин — не главный здесь. Главным был тот чужеземец, что дрался ногами, пренебрегая саблей. Это его люди выкрали аланского царевича из охраняемого лагеря. И укрывали его несколько суток в толще горы, куда много веков не смели сунуться даже самые отважные, и вышли оттуда живыми и невредимыми (жаль, нельзя снести голову Коран-баю, сказавшему, будто подземное озеро сожрало беглецов — вон он, почтенный Коран-бай, плавает в толще воды с взрезанным брюхом, у самого дна...).

Коня Алак-нойона унесло течением. Сам он сумел вовремя выпрыгнуть из седла и вплавь достичь берега. Схватка теперь гремела чуть в стороне, и его не замечали ни свои, ни чужие. Это было хорошо.

Саблю он потерял, когда боролся с рекой. У него остался лишь засапожный нож — он взял его в зубы и змеёй пополз вперёд, укрываясь за камнями. Он видел перед собой только спину чужеземца, обтянутую странной, нездешней голубой тканью, на которой искрились капли воды. Эта ткань, оказывается, не пропускает воду... Двое монголов лежали на земле, выпучив стеклянные глаза, и им не суждено было подняться. Чужеземец был великим воином — что ж, тем более ценным пленником он будет.

Алак-нойон прыгнул. Взвился коршуном, завизжав что-то дикое, нечленораздельное, и вцепился сзади в горло чужеземцу, запрокидывая его назад. Тот задёргался, вырываясь, попробовал ткнуть назад локтем... Алак-нойон рассмеялся. Что теперь с того, что его нукеры — все двенадцать — нашли свою смерть на этих камнях, отполированных ветром и ледяной водой. Он вернётся в лагерь кагана с богатой добычей — пожалуй, побогаче, чем даже аланский царевич...

Стрела, пущенная почти в упор, ударила в правый бок, пробив кожаный панцирь, и безжалостно швырнула на землю. Сгоряча он схватился за неё, пытаясь выдернуть, но стрела засела глубоко — она была тяжёлой, как таранное бревно, которым прошибают городские ворота, и раскалённая, как гвоздь, побывавший в огне. Руки неожиданно ослабли. Алак-нойон попробовал приподняться, но его тело находилось уже не здесь и не сейчас: перед угасающим взором вдруг раскинулась родная прикаспийская степь, ровная, как стол, вся в колышущемся ковыле, огромный красный диск солнца, и давно умерший отец — в остроконечном шлеме и броне из медных пластин, как живой, возле шёлкового походного шатра... Только очень богатые и знатные воины имели такие шатры.

Девушка-аланка спокойно опустила лук. Антон посмотрел на неё — голова закружилась, земля норовила уйти из-под ног, но он устоял. И сказал с хрипотцой:

— Спасибо.

Она не услышала. Ойкнула вдруг, отбросила ненужное теперь оружие и со всех ног кинулась к чёрному всаднику — тот как раз разделался с последним врагом, выехал на берег и гибко соскочил с коня. Бараньей шапки на нём уже не было — сбил чей-то удар, по виску и щеке текла кровь, пачкая длинные волосы с сединой, но для него это была не рана — лишь царапина. Похоже, он даже не особенно устал.

— Больно? — чуть не плача спросила девушка. — Дай перевяжу.

Он ласково улыбнулся ей.

— Потом, дома. — Он вдруг заметил Антона и поинтересовался: — Кто эти люди?

Глава 12 ХИЖИНА НА ХОЛМЕ