Про Кешу, рядового Князя

– Наступать надо было, чего тянули? – не выдерживает Кеша, которому очень обидно, что такой почтенный человек, как папа Тур, вынужден был погибать в холодной кровавой воде из-за коварства фашистов.

– Ишь ты, Аника-воин! – усмехается старшина. – Обстановка, видишь ли, неподходящая была. На одну храбрость мы не понадеялись. Суворов как учил? Если к храбрости не прибавишь военное искусство, то никогда не победишь, а всегда бит будешь, хоть ты и храбрец. А мы своего часа дождались – получили приказ наступать. За эту деревеньку мы и ходили врукопашную. Только на сегодня, дети, хватит. Будет время, еще поговорим.

– Товарищ старшина!.. – снова галдят ребята.

– Про рукопашную расскажите, товарищ старшина.

– В подробностях. Никогда не слышали.

– Нет уж, от подробностей вы меня увольте! – решительно, даже с некоторым раздражением заявляет старшина. – Удовольствия, знаете, мало от таких подробностей.

– А чем хоть все это кончилось?

– Известно чем: взяли и деревню, и высотку, на Одер вышли.

– Иван Архипович, – подает голос Землянский и тут же поправляется: – Товарищ старшина, вы, простите, не в том бою отметину получили – на щеке которая.

Старшина невольно трогает шрам, словно стесняясь его.

– Не в том, товарищ майор. Берлинская это память. Метров триста до рейхстага оставалось... Ну, дети, мне в гарнизон пора. Не умею я разговоры разговаривать, вы уж извиняйте.

– Товарищ старшина, последний вопрос! – вскакивает Князь.

– Что еще? – настораживается Тур.

– Вы мемуары пишете?

– Чего?!

– Мемуары... ну, воспоминания.

Над столом пробегает чуть слышный смешок.

– Ну и шуточки у вас, Киселев... – краснеет папа Тур. – Неуважительные у вас шуточки. Кто я такой, чтоб мемуары писать? Помогли бы лучше термоса на машину погрузить...

40.

Через два часа дают отбой. Машины длинной вереницей уезжают в гарнизон, в автопарк.

Когда за воротами парка скрывается последняя машина, воцаряется полная тишина, и гарнизон начинает просмотр нестроевых снов. Слышны только куцые диалоги часовых с разводящими:

– Стой, кто идет!

– Разводящий со сменой!

– Разводящий ко мне, остальные на месте!..

Сонная ночь настолько тиха и безветренна, что, проснувшись поутру, можно будет увидеть на горизонте все те же облака, которые остановились там вечером. Они длинные и узкие, как линкоры на якоре.

Кеша на малой задней скорости загоняет заправщик в первый же свободный бокс, на котором красуется цифра «13», и выходит из кабины. Тринадцать, так тринадцать, он не суеверный. У Князя то настроение, когда не замечаешь сам, что поешь. Мурлыча себе под нос, он еще раз осматривает борта машины. Ни единой царапины! А ведь с обеих сторон оставалось по десять сантиметров, если не меньше.

Сейчас его не беспокоит даже то, сказал ли полковник капитану, что услал Кешу на склад.

Кеша берет с полки ветошь, смахивает пыль с капота, протирает номерные знаки и, не глядя, швыряет ветошь в сторону. Теперь – в казарму, на боковую! Но, пройдя десяток шагов, Кеша резко останавливается.

– Князь! – строго говорит он. – Не надо портить прекрасный день! Вернитесь, Князь, умоляю!

И он возвращается. Театрально, двумя пальцами подняв с земли ветошь, которую только что бросил, он грозит ей, как напакостившему котенку, и бросает в металлический ящик.

– Всякая промасленная ветошь пожароопасна, дети! – говорит он голосом папы Тура.

Проходя мимо бокса, в котором стоит освещенная машина Калинкина, Кеша кричит:

– Девочка, хватит ковыряться, а то еще подумают, что ты старательный!

– Пускай думают – переживу, – едва доносится из недр двигателя.

Зайдя в казарму, Кеша спрашивает дневального:

– Был отбой?

– Какой тебе отбой в три часа ночи? Ложись, и весь отбой.

Один за другим солдаты взмахивают одеялами и спешат провалиться в голубой мир снов.

– Еще раз повторяю, кто не слышал, – негромко говорит Шевцов. – Машины ставить только в свои боксы. Ротный завтра будет проверять. Киселев, помнишь свой номер?

– Очко! Двадцать один, если кто не понимает.

– Вот если не попал в очко, нагорит тебе завтра.

«А ведь я не попал, – вспоминает Кеша. – Не в свой загнал, в тринадцатый. Вы большая разиня, Князь! Вам не терпится испоганить счастливый день!..»

Немного поразмыслив, Кеша решается вступить в единоборство с двумя могучими противниками – усталостью и ленью. Сколько Кеша помнит себя, лень все время была при нем. Она все ему портила. Может, не стоит ее сейчас беспокоить? Вон Калинкин пришел и без всякого единоборства – бух на боковую! Спать хочет смертельно.

Ну нет, хватит! Этот день он не испортит! Наступают другие времена. Вперед на босу ногу!

С гримасой великомученика Кеша сует ноги в сапоги, накидывает на плечи шинель и выходит из казармы. Дневальный настолько увлеченно метет пол в курилке, что даже не поднимает головы.

Кешина машина выруливает из тринадцатого бокса и, описав плавный полукруг, задним ходом въезжает в двадцать первый. Свет в нем погашен, потому Кеша на всякий случай не газует.

Ба-бах!