Про папу. Антироман

Вечером он посредством жены обнаружил правду и мрачно сообщил мне об этом по телефону. Мой кот за ночь привязался к папиным ботинкам и утром решил выразить к ним свою приязнь, после чего они стали его (кота) ботинками навсегда. Об этом мне пришлось уведомить папу. Из мести папа посадил в мои ботинки живущую у них игуану Пузика и напугал её так, что Пузик обосрался.

Теперь мы оба без ботинок – я и мой отец.

* * *

Папа пришёл в гости, и я дал прочитать ему своё новое стихотворение.

– Херня какая-то, – сказал папа. – Это конец. Ты кончился как поэт! Теперь ты должен стать алкоголиком. Пей.

Он помолчал.

– Всё хо-ро-шо, прекрасная маркиза, – продолжил папа, жалостливо глядя на меня. – Всё хорошо, всё хорошо… Знаешь, как у Крылова: «У сильного всегда бессильный виноват». Па-ра-па-пам…

Он слегка задумался.

– Знаешь, если у тебя нет московской прописки, то ты недочеловек. Унтерменш. И что у тебя за квартира?! Здесь повернуться негде. В таком месте живут разве что люди, которые собираются повеситься. Все твои проблемы начались, когда тебе было 6 лет! Ты выбрал маму. А надо было жить со мной. Ты допустил ошибку.

Я молча слушал.

– Моя бабушка однажды приехала ко мне в Москву. Видит, ребёнок младший восьмилетний лежит на боку. Она решила, что его надо пожалеть. И говорит: «Умирает один мужик и просит перед смертью: «Покрутите мне яйца…»« А Славик молча смотрит на мою бабушку. То есть, на свою прабабушку. Смотрит и никак не реагирует. «Он имел в виду яйца вкрутую. Понял, маленький?» – спрашивает бабушка. Славик молчит. «Не понял? Ну знаешь, у тебя внизу есть маленькая пепа…» Славик презрительно поглядел и говорит: «Вы, бабушка, имеете в виду член?» Ха-ха-ха-ха. Ну ладно, мне пора.

С этими словами он ушёл.

На кладбище

Я позвонил папе и предложил ему отправиться на кладбище. Папа был в душе.

– Я в душе, – сообщил он.

– Вот помойся и пойдём.

– Думаешь, пора? А где оно?

– Да тут, прямо за домом. Далеко ходить не надо.

Папа приехал в медцентр, где реабилитируют Агату. На нём был строгий чёрный костюм, а в руке пакет с водкой.

– Вот тебе фраза для рассказа, – сказал папа вместо приветствия. – «Он выглядел как человек, который когда-то побрился».

Папа часто подкидывает мне какие-то фразы. Я не против. Я давно хочу завести записную книжку и записывать в неё разные идеи. Но не могу найти подходящую. Жена как-то купила мне блокнот с весёлыми совятами на обложке. Мне было бы стыдно ездить с ним в общественном транспорте.

– Ты почему такой выбрала? – спросил я её.

– Ну тут же совы. А они «не то, чем кажутся». Вы ведь любите «Твин Пикс».

Алёна называет меня на «Вы», но не из уважения, а, наоборот, иронически.

Мы посадили Агату в коляску и обогнули дом. Там были ворота с надписью «Бабушкинское кладбище». Оттуда выходили люди.

– Сделайте скорбные лица, – попросил папа.

Мы все сделали скорбные лица, кроме Агаты. Она выглядела довольно бодро.

Кладбище походило на парк: огромные сосны. Или не сосны: я не наблюдателен.

– У нас в Москве полно родственников перемерло, – сказал папа. – Твой прадед был москвичом. Ты на самом деле коренной зуб. Какие-нибудь Никитины тут есть!

Мы стали искать каких-нибудь Никитиных. Но не нашли ни одного, хотя там были очень разные могилки, с фамилиями почти как у современных поэтов, например, «Луковников». А один портрет покойного поразительно напоминал юзерпик Амирама Григорова. Настроение у меня испортилось – я вспомнил, что как раз сегодня этот персонаж написал комментарий про мои стихи: мол, такие тексты, как у меня, и заставили Гитлера в 20-е годы изменить своё отношение к евреям в худшую сторону.

– Почему нет Никитиных? – недоумённо спросил папа. – Ведь должны быть хоть какие-нибудь.

– Наверное, Никитины не мрут, – предположила Алёна.

– А твоя фамилия какая? Я забыл.

– Чурбанова.

– А зять Брежнева тебе не родственник?

– Нет.

– А что он сейчас делает?

– Я не знаю, – ответила Алёна.

Папа, пригорюнившись, сел на скамейку и достал водку. – Посмотрите вокруг! – провозгласил он. – Все эти люди жили, о чём-то там переживали, мучились. У них были биографии. Им это казалось очень важным. И кому теперь всё это нужно? А они были юны, они любили женщин…

Папа выпил и продолжил:

– Я иногда смотрю на молодых людей – так мне их жаль! Так жаль…

– Почему?

– Они как я. Юноши изнемогают от своей пробуждающейся сексуальности, а те, кто должны всё это всасывать, этого не делают.

Мы с Алёной, честно говоря, в этом месте растерялись.

– Что они не делают?

– Не всасывают всё это.

– А кто это – «они»?

– Они этого не делают по социальным причинам, – объяснил папа, игнорируя вопрос.

Он встал и подошёл к ближайшей могиле, прикрыв ладонями глаза:

– Давайте погадаем. Прочитайте, сколько жил этот человек. Вот сколько он прожил, столько и я проживу.

– 49 лет, – посчитала Алёна. – Получается, вы должны быть уже мёртвым.

– Наверное, так и есть. Самоощущение у меня именно такое, – сказал папа, окончательно расстроившись. – Пойдёмте жрать.

Мы покинули кладбище и отправились в KFC. Папа никогда не пробовал острых крылышек.

Ели молча. Агата дремала. Папа смотрел на небо.