Проба на излом

Володя Дятлов поначалу не будет испытывать никакой тяги к театральным подмосткам. Можно даже сказать, что театр он не любил, ибо в спектаклях на его вкус чересчур много условного, то ли дело кино! Поэтому в театр он будет ходить исключительно по разнарядке вместе со всеми курсантами. И в одно из таких посещений Дома культуры работников госбезопасности, расположенного в здании в стиле сталинского классицизма – с колоннами, фигурами атлантов-чекистов, чьи естества прикрывали не фиговые листочки, а щиты с мечами, и, почему-то, пышные снопы ветвистой пшеницы, Володю приметит главный режиссер Народного театра МГБ СССР Борис Мигдалович Шварцшильд.

Даже среди своих единомышленников, директоров народных театров, Борис Мигдалович будет выделяться неистовой верой в примат народных театров. Более того, широкую известность получит его высказывание: мол, даже великая Комиссаржевская или Книппер-Чехова играли бы не в пример лучше, если бы служили в театре не на постоянной основе, а приходили туда репетировать и играть, отстояв рабочую смену у станка на металлургическом заводе или ткацкой фабрике.

Так совпадет, что в то время, когда курсант Дятлов будет усиленно постигать премудрости военной службы, ходить в наряды, маршировать на плацу и совершать марш-броски в полной боевой выкладке в зонах ядерного поражения, Борис Мигдалович замахнётся на Вильяма нашего Шекспира. Он решит силами своего самодеятельного, но дьявольски талантливого коллектива поставить знаменитую трагедию «Гамлет», которую, по замыслу Шварцшильда, следовало воплощать на сцене как поучительную историю хитроумной спецоперации принца Фортинбраса по захвату трона королевства датского, где его клеврет Гораций весьма ловко стравливает Гамлета с остальными претендентами на престол, включая его мать Гертруду, Клавдия и Офелию, и его же руками отправляет их всех в мир иной, в том числе и себя самого. В общем, быть или не быть? Быть, конечно же!

Роли распределят, но вот с главным героем, принцем датским, возникнет загвоздка. Подходящего принца в коллективе не найдется, хотя многие из народных корифеев будут претендовать на эту роль, включая и почтенного пенсионера госбезопасности Ярве Оттовича Отса, который с неизжитым прибалтийско-берлинским акцентом (результат его длительной нелегальной работы в РСХА, где он дослужился до звания бригаденфюрера) станет убеждать Бориса Мигдаловича, будто юный возраст Гамлета – ошибочная интерпретация невнимательных режиссеров, небрежно читавших исходный текст Вильяма нашего Шекспира, где черным по белому написано: «Входит Гамлет, принц датский, прихрамывая и с отдышкой». И то, и другое у Ярве Оттовича будет наличествовать. Равно как именной наградной пистолет, которым он так же предложит заменить архаичные сражения на мечах.

В общем, из-за воистину шекспировских страстей и интриг претендентов на главную роль Борис Мигдалович окажется в полном душевном раздрае и в сердцах крикнет очередному «Гамлету», что лучше возьмет на роль первого встречного, и, не откладывая дело в долгий ящик, выбежит в фойе, где и наткнется на Володю Дятлова. Гамлета, принца датского собственной персоной.

«Гамлет» в постановке Шварцшильда произведет фурор среди театральной публики Москвы, ибо явит собой апофеоз авангардизма в духе раннего Эйзенштейна и позднего Мейерхольда, а также минимализма, абстракционизма и всего прочего, что подействует на респектабельных критиков хлеще красной тряпки на быка. Один из них (критиков, а не быков) допишется до того, будто в новой постановке шекспировской драмы нет ни грана социалистического реализма. Напротив, возразит ему другой именитый критик, социалистический реализм безраздельно восторжествует на сцене народного театра, где будет метаться в поисках истины и самого себя несчастный принц датский, облачаясь не в камзол, а в длинный свитер грубой вязки с растянутым воротом, мешковатые брюки и стоптанные ботинки. Не лучше будут одеты и остальные действующие лица, напоминая видом не выдуманные датские реалии Эльсинора, а захудалое фабричное производство где-нибудь в Новых Васюках. Так, Офелия защеголяет промасленным комбинезоном, Клавдия облачат в потрепанную спецовку, а королева будет появляться в строгом наряде директорской секретарши. Из декораций будут только веревки, протянутые по сцене, символизируя мрачные коридоры дворца и прочие локации трагедии. В одной из сцен, по задумке режиссера, Гамлет бросится на эти веревки, запутается в них, захрипит и произнесет знаменитый монолог о бытии и небытии.