Проблема эстетического отношения

Зато это обстоятельство становится существенным в другом отношении – при решении вопроса о специфике того или иного способа познания. Именно здесь и заключается причина определения познания

посредством искусства как «конкретно-чувственного», определения,

135

Кожинов В. «Философские тетради» В.И. Ленина и проблемы теории искусства // Ленин и литература. – С . 205.

136

Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 18. – С. 239.

137

Копнин П.В. Введение в марксистскую гносеологию. – С. 105.

194

ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ

как мы видели, не имеющего органических оснований в эстетике,

стоящей на материалистических позициях. На этом этапе познание

осуществляется абсолютной идеей в конкретных объектах, которые

могут восприниматься чувствами человека. Но уже на следующей ступени – в религии – процесс познания перемещается «из предметности

искусства во внутреннюю жизнь субъекта»138, где его течение уже чувственно не воспринимается. В гегелевской эстетике, таким образом,

представление о конкретно-чувственном характере познания в искусстве органически вытекает из основных положений его философии. Но

это представление, будучи перенесенным в марксистскую философию,

теряет определенность, а следовательно, смысл.

Отметим еще одно следствие неорганичности для марксистской философии представления об искусстве как форме познания. По Гегелю

искусство «ни по своей форме, ни по своему содержанию не составляет высшего и абсолютного способа осознания духом своих собственных интересов (курсив наш – Л.Г.). Ибо как раз вследствие своей формы искусство ограничено также и определенным содержанием. Лишь

определенный круг и определенная ступень истины могут найти свое

воплощение в форме художественного произведения»139. Т.е. «конкретно-чувственная» форма искусства делает его в известней смысле

неполноценной формой познания – это первая и самая несовершенная

(хотя и исторически необходимая) форма самораскрытия абсолютной

идея, созерцания духом самого себя. Задача искусства при этом – найти и воплотить «определенную ступень истины» – ведь по Гегелю сама

по себе абсолютная идея, являющаяся в конечном счете (через свое отчужденное бытие) объектом искусства, только истинна, прекрасной же

ее делает лишь чувственное воплощение. Гегель не рассматривает

прекрасное в природе – к познанию сущности оно не имеет никакого

отношения. При таком подходе эстетика объективно становится чем-то

вроде «низшей гносеологии» Баумгартена.

У Гегеля между искусством и наукой (философией) касаемо познания существует вполне определенное отношение: сначала искусство,

затем наука, искусство ниже, философия выше; абсолютная идея приходят к совершенному и адекватному самораскрытию только в его философии. В нашей эстетике искусство и наука считаются вроде бы

равноправными формами познания, характер координации между которыми, как мы видели, скольконибудь четкого определения не получил. Взяв из стройной системы Гегеля представление о познавательной

сущности искусства, не сумели, однако, столь же четко определить

138

139

Гегель. Соч. – Т. XII. – С. 108.

Там же. – С. 10.

195

Л.А. ГРИФФЕН

взаимосвязь между ними, как это сделано в его логически завершенной системе. Система Гегеля не могла обойтись без искусства как способа познания. Марксистская же гносеология ничего не теряет от того,

что, как правило, рассматривает только научное познание.

В нашу эстетику гегелевское положение о познавательной сущности

искусства вошло как непосредственно, так и опосредствованно, через

эстетику русских революционных демократов. При утверждении положения о познавательной природе искусства часто ссылаются на Белинского, на его определение искусства как «мышления в образах». Но

при этом, как правило, забывают, что само мышление Белинским понималось в гегелевском духе140. «Все сущее, все, что есть, все, что называем мы материей и духом, природою, жизнью, человечеством, историею, миром, вселенною, – все это есть мышление, которое само себя мыслит»141. Поэтому «мышление в образах» Белинского и «познающая самое себя в конкретно-чувственной форме абсолютная

идея» Гегеля суть различные формы выражения одной и той же мысли.

И коль скоро «мы вслед за Белинским называем самую способность освоения человеком (собственно, почему «вслед»? ведь Белинский, говоря

о мышлении, говорит обо «всем, что есть», включая человечество –

Л.Г.) мира мышлением в образах», то не лишним било бы как-то определить свое отношение к тому, что Белинский понимал под «мышлением»142; это-то как раз и не делается.

Определением искусства как «мышления в образах» не следовало бы

злоупотреблять, выдавая его за марксистское, уже хотя бы по следующим соображениям. Марксу и Энгельсу было, разумеется, великолепно известно гегелевское понимание природы искусства. Их глубокое

уважение к мнениям великого мыслителя несомненно. И, тем не менее,

«возвращаясь в самых различных контекстах к образам мировой литературы и искусства … Маркс и Энгельс не ссылаются на определение

искусства как «мышления в образах»«143.

140

На такое понимание Белинским мышления обращает внимание А.Н. Маслин в статье