Проблески золотого детства

Я сказал: «Пагал Баба, иногда кажется, что люди правы: ты сумасшедший. Я не собираюсь быть музыкантом».

Он засмеялся и сказал: «Я знаю это. Все равно я говорю, что ты будешь музыкантом».

Что с этим поделать? Я не стал музыкантом, но в определенном смысле он был прав. Я не играл на музыкальных инструментах, но я играл на тысячах сердец. Я создал более глубокую музыку, чем может создать любой инструмент — не инструментальную, немеханическую.

Мне нравились эти три флейтиста — по крайней мере, их музыка - но не все они любили меня. Харипрасад всегда любил меня. Его никогда не волновало, что я был ребенком, а он был старше, хорошо известный музыкант. Он не только любил меня, он уважал меня. Однажды я спросил его: «Хари Баба, почему ты уважаешь меня?»

Он ответил: «Если Баба уважает тебя, тогда не возникает даже вопроса. Я доверяю Пагал Бабе, и если он прикасается к твоим ногам, я знаю, что он знает что-то, что я не способен знать сейчас. Но это не имеет значения. Он знает; для меня этого достаточно». Он был преданным человеком.

Музыкант, которого я слушал прошлой ночью, и снова пытался послушать перед тем, как войти, Панналал Гхош, ни любил, ни не любил меня. Он не был человеком сильных симпатий или антипатий – очень плоский человек, ни холмов, ни долин, просто равнина. Но он по-своему играл на флейте, так, как не играл никто другой и никогда не будет играть. Своей флейтой он рычал как лев.

Однажды я спросил его: «В жизни вы больше похожи на овцу, бенгальский Бабу» Он был из Бенгалии, а в Индии, бенгальцы — самые неагрессивные люди, поэтому того, кто трус, называю бенгальским Бабу. Я сказал ему: «Вы подлинный бенгальский Бабу. Что происходит, когда вы играете на флейте? Вы становитесь львом».

Он сказал: «Что-то определенно происходит. Я больше не являюсь собой, иначе я был бы тем же самым бенгальским Бабу, тем же самым трусливым человеком, каким я и являюсь. Но что-то происходит, я охвачен»

Именно так он говорил. «Меня захватывает, я не знаю, что. Возможно, ты знаешь, иначе, почему же Пагал Баба так уважает тебя? Я никогда не видел, чтобы он прикасался к чьим-либо ногам, за исключением твоих. Все великие музыканты приходят к нему только за его благословением и чтобы прикоснуться к его ногам».

Пагал Баба познакомил меня со многими людьми, не только с флейтистами. Возможно, они появятся на каком-то круге моего рассказа. Но то, что сказал Панналал Гхош, имеет огромное значение. Он сказал: «Меня захватывает. Как только я начинаю играть, меня больше нет; есть что-то еще. Это не Панналал Гхош». Я цитирую его слова. Тогда он сказал: «Поэтому требуется такое длинное вступление перед тем, как я начинаю играть. Меня везде осуждают из-за моего длинного вступления… потому что у флейтистов такого обычно не бывает»

Он был Бернардом Шоу мира флейты. С Джорджем Бернардом Шоу… его книга могла быть всего на девяносто страниц, а вступление могло быть на триста страниц. Панналал Гхош сказал: «Люди не могу понять, но я могу сказать тебе, что мне приходится ждать, пока меня не захватит, поэтому такое длинное вступление. Я не могу начать играть, пока оно не закончится».

Таковы истинные слова подлинного художника, но только подлинного художника, не журналиста, не третьеразрядного артиста. Лучше таких людей совсем не называть художниками. Они пишут о музыке, но ничего о ней не знают; они пишут о поэзии, не сочинив ни единого стихотворения; они пишут о политике, а никогда не принимали участия в борьбе. Это зубы и когти в политическом мире. Просто сидя у себя в офисе, журналист может написать все. На самом деле, это один и тот же человек, который раз в неделю пишет о музыке, другую неделю — о поэзии, а на следующую неделю — о политике, подписываясь разными именами.

Однажды я был журналистом, из-за острой необходимости, иначе я бы не испытал это. У меня не было денег, а мой отец хотел, чтобы я пошел в колледж. Меня не интересовали науки, ни тогда, ни сейчас. А он был так беден, что я мог понять, как сильно он рискует. Никто в моей семье не получил хорошего образования. Один из моих дядей, брат моего отца, был послан моим отцом в университет, но ему пришлось вернуться, потому что на его учебу не хватало денег.

Мой отец был готов послать меня в университет. Естественно, для него это было жертвоприношение, и он хотел сделать это по-деловому. Это должно было быть вложением.

Я сказал: «Послушай, это мое образование или твое вложение? Ты думаешь о том, как бы сделать из меня инженера или врача. Естественно, я буду больше зарабатывать, но я планирую никогда не зарабатывать денег, но продолжать учиться и никогда не начинать зарабатывать». Потом я сказал ему: «Я собираюсь остаться бродягой».

Он сказал: «Что! Бродягой?»

Я сказал: «Другими словами - саньясином».

Он был потрясен. «Саньясином! Тогда почему ты хочешь пойти в университет?»

Я сказал: «Я ненавижу утих профессоров, но естественно, сначала я должен узнать их профессию, так, чтобы всю свою жизнь я смог осуждать их».