Пробуждение

Из темноты, в коридоре между двумя шеренгами фигур вышел «Вождь». Судя по фигурной голове с аналогом короны и металлических перьев. Олаф сразу так назвал его, а остальные, в сравнении, сделались «Воинами». Через каждую пару шагов Вождь ударял об пол могучим посохом, наконечник которого также пылал зеленым огнем. Отсюда был и тройственный звук. Стальной истукан приблизился к шведу на расстояние вытянутой руки. Олаф был крупным мужчиной, скафандр делал его еще больше, но всё-таки он вынужден был смотреть снизу вверх на чужое лицо. «Поистине, скульптурные черты!». Металл не выражал никакой мимики, мертвые уста не разомкнулись. Явление чужого разума угадывалось только по горящим глазам. Вождь слегка наклонил голову вниз, затем в сторону, смерив человека оценивающим взглядом. Тот настороженно замер и оцепенел. Руки продолжали сжимать оружие. «Я ведь даже сказать ничего не могу в скафандре, глупо то как!», – успел подумать Олаф. Затем посох Вождя снова поднялся, ударил в пол, и яркий зеленый свет затопил всё вокруг.

Когда Олаф очнулся, то сначала решил, что спит. Он был совершенно обнажен, дышал, и не мог пошевелиться. Без видимых оков, он был растянут на холодном и жестком ложе. Помещение вокруг было залито обычным, дневным светом и по всем признакам напоминало лабораторию. Экраны, проекции, зеленые символы бегущие по ним, или висящие в воздухе. Шея и голова сохранили частичную подвижность и Олаф огляделся. Ему совершенно не понравилось то, что его окружало. С правой стороны находился столб, из которого торчали манипуляторы с инструментами. Не трудно было представить их функцию и хирургические свойства. Присмотревшись к экранам, он понял, что они все выдают информацию о нем. Изображения полостей тела в разрезе, замеры, снимки – наверное, вся мыслимая информация по анатомии человека была здесь.

«Я дышу и сознание ясное, значит это не сон и наша гипотеза о воздухе внутри Пирамиды хотя бы частично верна», – Олаф пытался рассуждать как павший Берг. «Я еще жив и невредим. Следовательно, они не хотели убивать меня, но очевидно, хотят что-то еще! Возможно, этим удастся воспользоваться для побега…» – с этими мыслями он попытался оторваться от ложа. Безуспешно. Тело было способно на микродвижения, но при попытке сдвинуться с места начинала давить мягкая тяжесть, как свинцовая подушка. Олаф напрягал мышцы сильнее и сильнее, пока не вздулись вены, скрежетал зубами, но незримое поле держалось. Вспотев и тяжело дыша, он позволил голове упасть на ложе. «Боже, какой побег! Я неизвестно где нахожусь, голышом, против оружия, невидимых тварей и существ, которые меня просто вырубили! Надо было остаться у ворот. Умереть как воин и покончить с этим позором. А я уже второй раз завершаю подвиги на больничной койке… Второй раз в отключке», – волна стыда захлестнула его. Чувство беспомощности и жалости к себе нашло выход в горьких слезах, чертивших на его лице две мокрые дорожки.

В помещении не было звука. Приборы работали тихо и постоянно, насколько Олаф мог судить. Анализ какой-то информации или вывод её на экраны не прекращался. Больше ничего не происходило. К нему никто не приходил. Если бы не мелькание символов, можно было подумать, что время замерло. Он ждал, и ждал, а затем ждал еще. Стало казаться, что тело обманывает его. Субъективно прошло много часов, но организм не ощущал ни усталости, ни голода, ни жажды. Бездействие, тишина и неизвестность подавляли. Мрачные глубины подсознания стали подниматься в мыслях. «Это же Хель, ад трусов и отступников, бесконечная скука и бездействие… Бесконечная возможность жалеть о том, что не остался биться…». Олафа не утешало то, что Берг сам просил его идти, что это было разумно и по цели миссии. Нельзя было изменить того, что не он решал, кому остаться, что не он великодушно заслонил собой товарища. Дело было скорее в том, что Берг первым всё обдумал, но на внутренний суд шведа не пускали защиту. Он предавался отчаянию и воспринимал мучительное течение времени как заслуженную кару.