Пробуждение

Про себя он отметил, что легко показывать страх, когда испытываешь страх. Никакой детектор лжи не поймает. Умник снова «завис», думая или обсуждая решение с сородичами.

Хорошо, – прозвучал ответ, – ты можешь двигаться.

Олаф решил, что это уже много и про одежду не стал заикаться. С огромным облегчением сел на своем ложе и свесил ноги. Инстинктивно стал разминать мышцы и проверять их работу, хотя чудо-поле врагов и не давало отеков. Умник не позволил долго прохлаждаться.

– Сколько касты Воинов? – повторился монотонный вопрос.

Это стало сигналом. Олаф мог придумать любую цифру и надеяться, что его не раскусят потому, что он и не мог точно знать. Но само крысиное существо вопроса рождало протест. «Хрен я вам сдам своих, железяки», успел подумать он, а дальше были только инстинкты. Со всей прытью, на которую был способен его мощный корпус, он схватился руками за посох. В ту же секунду его ноги коснулись пола. Одной ногой он уперся в крестец Умника, а потом, что есть силы, рванул посох на себя.

Хватка металлических пальцев была крепкой, возможно, крепче всего, с чем Олаф сталкивался в жизни. Но, хвала Богам, эта сила была не чудесной и не смогла противостоять рычагу всего тела шведа. После долгих секунд напряженной борьбы, он сумел вырвать посох из лап Умника! Лишившись опоры, тело чужака с грохотом отлетело в угол и сложилось в уродливом переплетении конечностей. Не теряя инициативы, с рычанием истинного викинга, Олаф перехватил посох как багор, подскочил к врагу для добивания. Не было времени думать, что посох может не сработать. В своей ярости, он готов был кромсать чужака голым железом. Посох, однако, не подвел. С каждым ударом он на мгновение озарялся зеленым светом, и тогда его кромка рассекала металл как масло. Несколько бешенных взмахов, и Умник развалился на куски.

Лишь закончив дело, Олаф остановился и почувствовал, как тяжело дышит. Всё тело покрылось потом, грудь вздымалась. Мышцы горели после долгого покоя. Явной угрозы в поле зрения больше не было. Олаф включил голову и ощутил приступ липкого страха. Он отдавал себе полный отчет, с каким огромным трудом одержал верх над рахитичным Умником. При внезапной атаке. Живой металл или нет, перед ним явно был не Воин. «У меня же нет шансов. Даже против одного из них! Любая тревога, любая погоня… и конец». Он бросил отчаянный взгляд на дверь. Нет, бежать нет смысла. Здесь он хотя бы сможет встретить смерть достойно, с оружием в руках и заберет с собой столько врагов, сколько сможет.

Качая головой, он присмотрелся к останкам поверженного существа. Куски не сочились кровью или какой-то еще жидкостью. По некоторым иногда проходил спазматический разряд. «Посох так чисто режет или они, правда, настолько не живые?» – оставалось гадать. От нервной и физической перегрузки Олафу безумно захотелось присесть. В помещении не было ничего, кроме ложа, и на дрожащих ногах он пошел обратно. Пришлось опираться на посох, чтобы не упасть. Когда он достиг цели и взялся рукой за ложе, то понял, какую ошибку совершил.

Едва начав переносить вес на опору, он замер. Рука на ложе окаменела. Её было не согнуть, даже пальцы не слушались. Пот Олафа резко стал холодным. «Чёртово поле… как можно забыть!». Он постарался плавно отойти от ложа, но тщетно. Кисть руки осталась прижатой намертво. Подвижность предплечья показывала, где кончалось действие поля. Он попробовал дернуть сильнее, навалиться всем телом. Сухожилья тянулись, боль нарастала, но ничего не менялось. «Как медведь в капкане… отгрызает свою лапу…» – вспомнилось нечаянно. Грызть руку он не спешил. Вокруг снова царила тишина. Ничего не происходило. Деваться было некуда. Оставалось отдышаться и привести мысли в порядок. Олаф нашел силы даже посмеяться над собой: «Наш герой стоял голым, в одной руке посох, другая прилипла к кровати… Что ж, я сыграл с судьбой и проиграл. Они вообще могли это поле где угодно включить, почем я знаю?». Успокаивало, что драться насмерть можно было и без левой руки.

Олаф крепко сжимал посох и с вызовом смотрел на двери. Проем пустовал. Незримые Хозяева считали, что ничего больше не нужно. Скоро стало ясно, почему. Сначала послышались шорохи и скребки. Звук был настолько странным для царившей тишины, что сначала он отмахнулся – «Показалось!». Но звуки возвращались. Обзор и движения Олафа были сильно ограничены, но скоро он понял, что звуки исходят от Умника. От его останков. Поле мешало подойти, и он стал всматриваться, что-то там шевелилось: «Мыши?». А затем Олаф понял, и новая волна отчаяния захлестнула его. В углу, медленно перекатываясь и вращаясь, части Умника срастались обратно.