Продолжая движение поездов

Деревья, которые используют и вырубают, совсем не счастливы. Деревья, за которыми ухаживают в садах, не совсем счастливы. Деревья хотят быть свободными, для этого они пьют лесную воду. Данте рассказывал, что деревья – это души самоубийц, самоубийцы – это те, кто очень хотел, чтобы их не трогали, а их все трогали и трогали. Тогда они кольцом окружили ад, и листья у них были серебристые, тополиные, стволы же – как у сосен. Но таким деревьям не дают лесной воды. Так что ничего хорошего.

Лесные воды вливаются в воды некоторых рек и с ними впадают в мировой океан. Иногда они попадают в мясо рыб и креветок, которых мы едим. Если не повезет съесть такое блюдо – лесная вода попадет внутрь, и это уже навсегда. Доза не будет смертельной, как если выпить стакан лесной воды. Но все время придется что-то искать, стремиться и не находить, неутолимая тоска будет тянуть в прошлое, в детство, или волной прибивать к разным людям, которые тоже не смогут ее утолить. Придется далеко-далеко ехать на поезде, всегда ехать на поезде. По ночам будут сниться то солнце, то темные качающиеся ветви, еловые лапы, муравьиные ножки, во сне иногда будет казаться, что тоска утолена, но по пробуждении она будет тяжелой, как зеленый лесной камень в сердце, даже если солнце будет светить в окно, и по постели будут прыгать тени заоконных веселых веток, и блик фиолетового света – это еще что за странность? Сообщение Бога?

Проснулась без головной боли, но с удивлением. Умылась, почистила зубы, позавтракала. Была какая-то натянутость в ее простых действиях – какая разница, у нее во всей жизни была натянутость. Она не думала о вчерашнем открытии, но оно оставалось фоном. Как если бы ей вчера поставили диагноз, объясняющий давно тревожившие симптомы, и сказали, что ее болезнь неизлечима, но не смертельна. С этим живут, надо привыкнуть. Сузанне начала привыкать.

В лесу, в лесу, под ольхой… Ольховый царь… За второй чашкой кофе невольно представила, увидела женщину. Быть может, у женщины все было хорошо до катастрофы, была молодая счастливая жизнь и муж, но потом все взорвалось вместе с реактором, муж исчез, она спасалась от радиации, о которой ей рассказали, кричала, ничего не понимала, не понимала, что с ней происходит, что ребенок уже снаружи. Кровь в лесу. А за третьей чашкой Су видела совсем другую картину: ангелы. Нет, не ангелы, а поднимающиеся из мхов, отделяющиеся от деревьев, спускающиеся с неба комки света, руки-лучи придерживают смеющегося младенца, кладут среди трав, защищая и успокаивая своею ласкою, и исчезают, а издали доносится вой сирен, вверху лопасти вертолетов, но какое до этого дело младенцу? Никакого, над младенцем – травы, над травами – кроны, над кронами – небо, которое наискосок пересекает птица.

Или потом – крашеные стены, толстая женщина в белом халате и мужчина с русыми усами, мужчина: «Да поймите же вы, не заразная она. Не фонит, уже сто раз проверено! Хотите, я счетчик принесу, покажу?» Толстая женщина: «Я ее к другим не положу. Идите, идите отсюда». Гулкий стук каблуков по коридору. Другая женщина, строгая и статная, в белой блузке и узкой серой юбке. Глубокий уверенный голос, которым читала лекции по иностранной литературе в больших аудиториях с отвратительной акустикой: «Я возьму ее».