Профессор Влад

Тут всё стало на свои места. Конечно, для них нет ничего невозможного, они прекрасно оснащены технически — тут тебе и приборы слежения, и подслушивания, и дальнего и ночного видения, и рентген, и спутниковая связь; а ведь она, Ольга, и раньше слышала — только почему-то не обращала внимания, — как жужжат в одежде вшитые туда «жучки» (она представляла их себе в виде крохотных, в миллиметр длиной, металлических букашек) и как тенор — ей почему-то казалось, что он главный во всей троице, — тихо выкликает: «Роза, роза, я тюльпан! Приём!..»

Когда неделю спустя брат зашёл к Ольге по какому-то мелкому делу, то не поверил своим глазам. Сперва он просто решил, что попал не вовремя и Ольга не одна — так странно беззвучно, на цыпочках, ощупью перемещалась она в тесном пространстве прихожей, погружённой в кромешный мрак; но, когда он попытался пробормотать извинение, сестра одёрнула его: «Т-с-с!» Шёпотом, приблизив губы к его уху, она объяснила, что он должен вести себя осторожно — квартира просматривается и прослушивается со всех сторон. Да и вообще зря он пришёл — теперь тоже попадёт под колпак…

Вернувшись домой удручённый, он рассказал обо всём жене, которая даже не сразу поверила в такой ужас. Ещё долго думали они-думали, как поступить, смекали-смекали. Как уговорить Ольгу лечиться?.. Наконец, кому-то из них в голову пришла гениальная мысль. Ни в чём не противоречить, не разубеждать, а просто сослаться на старую добрую российскую традицию — испокон веку люди, спасаясь от преследований «госужаса», находят себе укрытия в уютных палатах психиатрических клиник. Ольга как человек образованный (ну уж Мастера-то с Маргаритой мы все читали!) сама прыгнет в кузовок.

И что же вы думаете? — так всё и вышло. В сущности, эти два технаря были готовыми психологами — хоть сейчас в наш вуз преподавать!

Чего никак не скажешь обо мне. Владимир Павлович был прав: чертовка О., с виду сама кротость, оказалась мне не по зубам! Изворотлива она была до жути. На все мои коварные, заковыристые заезды отвечала коротко «да» или «нет», если только не пожимала плечами, — а то и вовсе имитировала кататонический ступор, уставляясь на подол замызганного халата. Не спасало и тестирование — палочка-выручалочка начинающего психолога. В анкетах и опросниках Ольга ставила унылые прочерки; там, где нужно было выбрать один из трёх вариантов ответа, ей, конечно, некуда было деваться, но при обработке результатов «коэффициент лживости» неприлично зашкаливал; на мою просьбу изобразить на листе фантастическое животное она заявила, что не умеет рисовать (лгала, училка!), — а когда я предложила ей ассоциативный тест «Пятна Роршаха», оказалось, что картинки эти больше всего напоминают ей… чернильные кляксы.

Но вот тут-то она и прокололась. Вынужденная скрести по сусекам, я сразу сделала вывод, что она всё ещё втайне тоскует по своему учительскому прошлому — прошлому, отнятому у неё давящей матерью, — а, стало быть, имеет все основания, чтобы неосознанно, скрываясь от себя самой, радоваться её смерти; это порождает в ней чувство вины, за которым следует страх наказания, отсюда и бред преследования…

Эти смутные выкладки немало выручили меня на грянувшем вскоре судилище, где Калмыков, величественный и грозный, как Нептун, в своей язвительной манере пройдясь по «супернаивности» моих выводов, всё же поставил меня в пример будущим коллегам, чьи дела, оказывается, шли и того хуже. Эдичка жаловалась, что всё никак не может систематизировать вселенский хаос разноречивых данных, ежедневно, ежечасно вываливаемых на неё говорливой пациенткой, — а Санёк запальчиво крикнул, что, мол, вообще сомневается в том, что его подопечный болен, зато с каждым днем всё больше опасается жидомасонов и сионистского заговора, — и глянул на профессора с ненавистью.

Ободрённая тем, что единственная из всех сохранила лицо, я некстати расслабилась и переключилась на другое лицо, которое тоже не прочь была сохранить для себя — так оно меня интересовало; испытанный приём сработал моментально, подкинув прочную ассоциацию — яблоко гольден, старое, лежалое, морщинистое, но ещё вполне аппетитное; точно такое я нынче утром обнаружила в холодильнике и кинула в сумку, чтобы съесть в перерыв. Не удержавшись от соблазна, украдкой извлекла жалкую копию на свет, чтобы сравнить с оригиналом, — на что последний, к моему стыду, отозвался сухо и крайне едко:

— Вы проголодались? Кафе-бар «Ласточка» за углом работает круглосутоШно.

Я испуганно спрятала плод обратно — и до самого финала больше не высовывалась со своими изысканиями. Но что происходит? Как объяснить, что личность руководителя занимает меня куда больше, чем Ольгин психологический портрет? Неужели я до сих пор вижу в этом седом, костистом, занудном и не слишком-то доброжелательном старикане моего давнего друга — потерянного, но не забытого, виртуального, но — пусть он и не подозревает об этом — такого близкого?.. Неужели до сих пор тоскую по нему?.. Нет…

4