Профессор Влад

Зима всегда была для меня тяжёлым временем: окружающие, и так-то не балующие взор внешними различиями, вдруг словно окукливаются, окончательно теряя индивидуальные признаки, их разномастные головы надежно прячутся под капюшонами, кепками, а то и шапками из натурального меха; эти шапки, жутко неудобные на вид, я особенно не люблю — против них никакое овеществление не помогает. Есть они, конечно, и у моих родителей — кажется, они называют их «колонок», — и подчас я глупейшим образом попадаю из-за них впросак.

Так случилось и на сей раз, когда в нашу дверь вдруг позвонили, и я, прошлепав к ней полусонная — прямо как была, в трусах и растянутой футболке, — углядела сквозь глазок мужскую фигуру в знакомом «колонке», из-под которого не менее знакомо поблескивали круглые очки. Решив, что папа, по-видимому, забыл ключ, я поспешно впустила его в прихожую… и каков же был мой ужас, когда отец снял мокрую шапку и на короткий страшный миг мне показалось, что его голова, много лет назад бесповоротно облысевшая, каким-то образом успела всего за одну ночь зарасти буйной рыжей курчавой шевелюрой!.. Лишь в следующую секунду, заметив у него в руке характерный чемоданчик, я сообразила, что это всего-навсего дядя Паша, сантехник из нашего ЖЭКа.

Откуда он взялся? Мы его не вызывали. Недоразумение разъяснилось чуть позже, когда из спальни неохотно выползла заспанная мама. Оказывается, в ЖЭК позвонила от нашего имени соседка сверху, у которой с моим отцом был неудачный роман: месть — кстати сказать, весьма изощрённая — заключалась в непомерной скрупулёзности специалиста, которому мы так и не смогли доказать, что произошла ошибка, и который ещё добрых полчаса скитался по квартире, проповедуя нам осторожность и миллиметр за миллиметром прощупывая трубы в поисках несуществующей протечки.

«Колонковая» эпопея на этом не заканчивается. Часом позже я вновь увидела его на остановке, куда присеменила с большим опозданием — задержал-таки, проклятый спец, а, кроме того, стояла жуткая гололедица! — но на сей раз шапке-обманщице не удалось ввести меня в заблуждение: слишком высок был её нынешний владелец, мой папа куда приземистее. Туда-сюда, туда-сюда, то и дело ёжась, притоптывая и потирая покрасневший нос… бедняга, даже длинное драповое пальто его не греет. Интересно, давно ли он дожидается? Если да, то, может, не стоит рисковать, а лучше разок проехаться в ненавистном, вызывающем приступы клаустрофобии, зато тёплом и надёжном метро?.. Я вновь засеменила вперёд, стараясь не поскользнуться, но вдруг застыла на месте, поняв, что передо мной — ни кто иной, как профессор Калмыков!..

Нет, сама по себе эта встреча вовсе не была удивительной: дядя Ося ведь рассказывал мне о нашем близком соседстве, — да и где ж ещё и жить пожилому профессору, если не в одном из старых московских двориков. Поразило меня другое. Каким-то непонятным образом я узнала его в лицо, — несмотря на то, что яблоко гольден, на две трети скрытое шапкой и шарфом, из-за холода слегка изменило оттенок, а вместе с ним и сорт: нос слегка покраснел, губы полиловели, на щеках появились сизые пятна. Коринка?.. Королёк?.. Нет, скорее, антоновка — уж больно кислым было выражение профессорского лица.

Или это не он?.. Единственный способ как-то проверить это заключался в том, чтобы всё-таки подойти и поздороваться. Калмыков — если это, конечно, был он, — сухо кивнул, тем самым отчасти подтвердив своё тождество, и тут же вновь забыл о моём присутствии, отчаянно затопав ногами и захлопав перчаткой о перчатку.

Тут, на наше счастье, вдали, за хитросплетением ветвей, красиво припорошенных снежком, затрещало и заискрило — и в тот же миг из-за поворота выползла долгожданная жёлтая, рогатая, круглоглазая гусеница; глаза старика тоже округлились, — а секундой позже, когда Калмыков (я все-таки решила считать, что это он!) разглядел на лбу трамвая заветную буковку «А», в его мимике появилось что-то сладострастное: похожая гримаса обычно вылезала на лице Гарри, когда он рассказывал мне о своих самых грязных любовных похождениях. Выражение физиологической радости и предвкушения удовольствия, которое вот-вот должно было доставить старику мягкое сиденье и уютное тепло вагона, вдруг сделало лицо профессора настолько живым и подвижным, что мне никак не удавалось чётко сфокусировать на нем взгляд — так бывает во сне, когда пристально смотришь на какой-то предмет, а он вдруг начинает неудержимо и причудливо изменяться, и ты никак не можешь понять, что перед тобой — вольтметр, пепельница или колодыр.