Профсоюз сумасшедших

Тайфун сердца

Опыт динамичной статики.

'

Третью ночь

Нашим бешенством пляшут бесстыдные очи,

Очумелым тайфуном у сердца —

Набаты и взрывы,

И лязги и стук.

Пусть для других это — вкусный постельный кусочек,

Для меня — Магдалина, пришедшая ночью к Христу.

'

Соскочивши с ума, мы у жизни легенду украли,

Цепи с ночи сорвали,

Блеснули уйти в Навсегда.

В серых сукнах недель

Менестрель

С гениальной актрисой сыграли

Перевитый огнями безумный последний спектакль.

'

Разве важно, что я — Дон-Кихот и игрушечный рыцарь?

Я же знаю, что стоит мне в Мир прокричать —

Сотням девушек пальцы кусать

И в истерике биться

От пылающей зависти к нашим угарным ночам.

'

Наши крики плетутся призывным узором фазановым,

Раскалённая сталь наших тел —

Ни стоять, ни лежать, ни сидеть.

И когда опустился шурша примелькавшийся занавес,

Вместо нас —

Только пепел сгоревших живыми людей.

'

Вы ушли как и те...

Как десятки, как сотни, как тысячи...

Будет снова мне сердце кровавить весна.

Но резцом Вашей страсти на многие месяцы высечен

На надгробии сердца кроваво-уродливый знак.

'

Вы ушли —

И усталые стуки реже.

И какое мне в эту минуту до гибнущих в буре Европ,

Если только что Я, понимаете — Я пережил

Новый всемирный потоп?

'

От махрового цвета души — обгорелые клочья,

Даже пепел

Танцующий ветер раздул.

... Пусть для других это — только постельный кусочек,

Для меня —

Магдалина, пришедшая ночью к Христу.

'

Март 1923.

Кременчуг.

Охотничья аналогия

Золотые щупальцы лунного шарика

Бороздят мою голову пятнами снов.

А в душе моей розовой — Южная Африка,

И я—

Охотник на глупых слонов.

'

Увешанный с пяток до носа оружием,

На лошадь — как в лодку весёлый моряк.

А луна оплетёт серебреющим кружевом

Эластичный (как женские груди) мрак.

'

Встречу тигра ль, слона или точку колибри —

Эта ночь в меня дышит

Чудесами

Чудес.

Туда, где бритвой культуры выбрит

Для железной дороги девственный лес!

'

Из кадильницы далей

Мне ладаном,

Ладаном

Задышал огнегрудый циклоп-паровоз.

А на фраке небес — луною залатанном —

Муравьи голубые испуганных звёзд.

'

И вдруг — кинолентой — шумы, скакания!

Кашель ружей!

Упал карабин!

Под конём!

И над клеткой груди — чьей-то пулею раненый —

Слон уж лапу занес, обдавая огнём.

'

И слоновые глазки горят, как бенгальские свечи,

Предвещая, что хрустнет коробкой от спичек

Хоровод моих будущих дней.

Как же мне проклинать тебя, жизнь и судьба сумасшедшая,

Что свою стопудовую лапу

Ты так часто заносишь над грудью моей?

'

Январь 1923.

Золотой кипяток

Этот сон — как ночь.

Эта ночь — как сон

Зацвела, чтоб меня душить.

Кто же я? — сумасшедший Поксон?

Гариссон

На экране твоей души?

'

А секунды летели расплавленным оловом

В нервы и в сердце, —

А сердце в крови.

И футбольным мячом я швырнул свою голову

В золотой кипяток Любви.

'

Разъярённые мысли (монопланы в аварии) —

Вверх ногами Шекспира, Ницше, Дюма.

Выкипал золотой кипяток в самоваре,

И сереющим пледом

Тьма.

'

Фиолетовый нож невиданных молний

Полоснул небосвод моей головы

(Пронырнувшая мышь).

Громы, штормы и волны.

Взрыв!

... И ТИШЬ.

Гробовая могильная тишь.

'

И конец.

И один...

Вы, конечно, уйдёте

В одинокое, скользко-больное Вчера.

И никто не поймёт, что на Вашей,

Вот именно — Вашей звенящей неслыханной ноте

Оборвались умолкнуть мои вечера.

'

Март 1923.

Предвечерие.

Королева Экрана

Почему Вы не едете в Москву, заграницу?

Почему живёте в глуши?

Из письма ко мне.

'

Много раз уже Вены, Нью-Йорки, Берлины

Завыванием труб меня звали, маня:

— Не пора ль

Пастораль Азиатской картины

На гременье блестящих культур обменять?

'

Мир бесился, что я так бездумно, так рано

Свою душу швырнул в азиатскую степь.

Мне бы быть королём мирового экрана,

А не виснуть полжизни Христом на кресте.

'

Я бы мог в монопланах, моторах, экспрессах,

В мягких лапах авто — серебриться вперёд.

Только знаю —

Дрессированный тигр прогресса

В тот же миг азиатское сердце сожрёт.

'

Только здесь, в голубой допотопной обители

Хищным лапам прогресса меня не сдушить.

Так позвольте же быть мне его укротителем

В этих девственных чащах дикарской души.

'

В Бостоне, в Бомбее и в строчках Корана,

В костюмах Пакэна, как в струях огня,

Ночами скользит Королева экрана

И ищет кого-то,

Конечно — меня.

'

И в блесках моноклей скучающих фраков

Она Магдалиною отражена.

И режет глазами завесы из мрака

Стотысячный раз — уже чья-то жена.

'

Но то́лпы в цилиндрах

Слезинок не видели.

Не всё ли равно ей — Иван иль Артур?

Я знаю —

Она истерзалась по мне,

Укротителе

Грозного тигра гремящих культур.

'

Февраль 1923.

Глушь.

Мальчишка в сочельник

Сегодня вспыхнуть ёлочным свечам в могилах

Огнями стареньких

Забытых детских сказок. —

И мне, мальчишке, о благих и злобных силах

Словами страшного

Наивного рассказа.

'

Сегодня в комнатке души — я старенький отшельник

Смывать обман и ложь,

Чтоб снова настежь дверца.

Разбивши корку лет, волчком пустить в сочельник

Десятилетнее танцующее сердце.

'

Я знал, что здесь,

Где пахнут мёдом шишки,

Под коркой лжи, измен и боли злого волка —

Смеется Лёлька,

Солнечный мальчишка, —