Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

«Великая Россия» должна быть мощным государством и признанным в этой мощи своими согражданами. «Политика общества и должна начать с того, чтобы на всех пунктах национальной жизни противогосударственному духу, не признающему государственной мощи и с нею не считающемуся, и противокультурному духу, отрицающему дисциплину труда, противопоставить новое политическое и культурное сознание. Идеал государственной мощи и идея дисциплины народного труда – вместе с идеей права и прав – должны образовать железный инвентарь этого нового политического и культурного сознания русского человека»[127].

Величие России Струве видел не только в исторических событиях, но и в деятельности государственных мужей. Самым почитаемым государственным деятелем для Струве был П. А. Столыпин. Важно помнить и о том, что обращение Струве к идее «Великой России» было основано на одном из выступлений Столыпина в Государственной Думе, где он сказал: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия»[128].

Струве видел в Столыпине «один из немногих образов новой России, который понял свое время и… творчески созидал это будущее… Столыпин политически смотрел не назад, а вперед, и то, что он в будущем прозирал – Великая Россия как правовое государство, с сильной властью, творчески-дерзающей и дерзновенно-творящей, – является и теперь великим политическим замыслом русского возрождения».

Народное представительство после революции 1905–1907 гг., по словам Струве, во главе со Столыпиным собирало и сплачивало охранительные силы нации и создавало без «великих потрясений» и с огромным накоплением творческих и культурных сил крестьянский фундамент новой и в то же время старой «Великой России». Заслугу Столыпина Струве признавал в создании экономической базы для Великой России. Он называл его «великим реформатором в экономической области, основателем создания «крепкого крестьянского» хозяйства, которое должно быть основано на началах частной собственности и хозяйственной свободы». Русский крестьянин, таким образом, из государственного «тяглеца» превращался на своей земле в свободного гражданина. Аграрную программу Столыпина Струве считал «могильщиком старопомещичьей России», «подлинным вторым освобождением, или раскрепощением русского крестьянина».

Главное свойство Столыпина, помещика и чиновника, окутанного противоречиями времени и собственной натуры, Струве видел в его государственном подходе к своей деятельности[129]. Струве подчеркивал также, что в будущей России народное представительство должно действовать в том же охранительном и культурном смысле: «Такое народное представительство, над которым будет витать столыпинский дух охранения и творчества. Без народного представительства в этом духе – органически сплоченной и собранной государственной воли – невозможно возрождение Национальной России».

Чрезвычайно значимым Струве признавал и «национализм» Столыпина, понимая под этим необходимость сохранения крепко спаянного российского государства. Перечисленные особенности Столыпина характеризовали его, по словам Струве, как «крупного исторического деятеля», «как строителя той новой России, которая во всяком случае должна быть».

Эти мысли Струве о будущем России, овеянные магией Столыпина (статья «Великая Россия» была написана в 1908 г.), с течением времени корректировались и, сохраняя верность идеям «великого реформатора», определялись конкретно-историческими условиями другого времени.

Полемика Струве с Милюковым, их газет «Возрождение» и «Последние новости» в значительной степени проявила отношение Струве к российскому прошлому. Разоблачая так называемую «легенду о царизме», в которой царизм отождествлялся с азиатчиной, Струве писал, что «…русская историческая власть не была просто тем злым гением, каковым… ее представляла и изображала легенда о царизме. Под покровом этой власти развивалась и росла русская культура». «Ужасный эксперимент истории, каким является русская революция, вскрыл эту «солидарность» между возглавляемой и скрепляемой исторической властью реальной русской государственностью (царизм) и русской культурой»[130]. Непонимание этой солидарности Струве считал недомыслием или ошибкой исторического знания. И России есть чем гордиться: у нее были замечательная армия и бюрократия, «недосягаемый по нравственному уровню и по судопроизводственной технике суд».

С оценкой армии было связано и отношение к белому движению, характеризуемому Струве как эпоха героизма и жертвенности, «неотделимое достояние национальной России». Утверждение о тотальном монархизме белого движения и оценки Корнилова, Алексеева, Колчака как реакционеров и реставраторов Струве считал безосновательными и ложными[131].