Прогресс

Венечка отхлебнул французского бордо из хрустального бокала, предложенного ему шикарной негритянкой и уставился в окно, за которым носились флаги, транспаранты, хоругви, кресты и разномастные толпы. «Иоахим Мюрат был простолюдином», – подумал Венечка, – «Одни считают его потомком трактирщика, другие сыном конюха. В любом случае ему дали жизнь те, кто кормил и поил, не важно овсом, водой или хлебом и вином. Все хотят есть и пить, только по-разному. Одни, чтобы попить воды, ее возят, потом ее пьют, другие сначала пьют, потом смотрят, как для них ее возят. Мюрат видел, как тяжело возить воду, поить и кормить других, чтобы самому поесть, поэтому стал маршалом и королем Неаполя при Бонапарте, ставшего императором по воле случая и зарытого под многотонными плитами на богом проклятом острове со святым названием».

– Самого Иоакима Мюрата-Жорди, тьфу, язык сломаешь, с позором хлопнули те же революционеры, которым надоела эта их дерьмократия, – смачно выругался Венечка, выплескивая в угол остатки восьмидесятилетнего бордо, – не зря я все-таки тоннами сдавал макулатуру, чтобы купить историческую книгу и прочитать ее, – углубился в себя Венечка, – никакой литературы не было на прилавках, кроме совреализма и тот под редакцией старых большевиков.

– Гады, – трещал письменный стол от ударов разгневанных кулачков, – под этим абажуром трогался умом Гоголь. Если бы он видел, как эта недоразвитая молодежь зачитывалась под лупой запретными строками «Мастера и Маргариты», классик совершенно сошел бы с ума и еще несколько раз перевернулся в своем погребеньи, узнав, что он написал «МУ-Му», а Карл Маркс и Фридрих Энгельс не один человек, а два. Причем Слава КПСС вообще не человек.

– Все это фигня, – размеренно раскачивался абажур, – Когда подо мной застрелился Есенин, лампочка взорвалась от негодования, тем самым наделав много глупостей, в которых до сих пор разбираются.

– Извините, – деликатно перебил буфет, – Во мне никогда не было яда, только Маруся отравилась.

– По моим клавишам стучал глухой Бетховен, – авторитетно ангажировал тему представительный рояль, – и до сих пор играю, потому, что струны новые, все равно – главное дерево. Зри в корень. Дека неубиваемая.

– На этот счет позвольте поспорить, – заметил из угла топор и быстренько пододвинулся к печке, после чего дебаты притухли, а печка разгорелась.

Тут стало тепло и уютно, отчего Венечка размежил вежды и уткнулся в свои листы бумаги, благо стол не пострадал.

Кавалерийский полк генерал-лейтенанта Уварова стоял в резерве и ждал своего часа. Появление Штейнца означало, что час пробил. Александр начал было излагать план командующего, но вдруг осекся, поймав себя на том, что говорит по-французски.

– Полно вам конфузиться, – хлопнул поручика по плечу Федор Петрович, – Его Величество распустил про меня байки, которые, я вижу, до всех докатились. И увидев взгляд поручика, тут же принял степенную осанку и добавил:

– Впрочем, если что, я к вашим услугам, только после сражения. Выбор оружия за вами. Лязгнули шпоры. – Ну, давай, голубчик, излагай скорее.

Обалдевший Штейнц слово в слово повторил суть операции.

– Вот это по-нашему, узнаю Милорадовича, запомните, поручик, эти слова навсегда и передайте по наследству. Хотя, если вы с нами в дело, шансов выполнить мою просьбу у вас не много. Однако могу предоставить вам некоторое порученье…

– Сочту за честь остаться здесь, – встал во фрунт поручик, в то время как генерал уже раздавал приказы своим посыльным.

Федор Петрович сам состоял в адъютантах Его Величества, но в тонкостях французской речи был не искусен, по поводу чего конфузился, но не особо переживал. На одном из светских приемов он впал в несвойственное ему красноречие. Александр спросил у известного французского стилистика, как ему нравятся поэтические формы повествования своего генерала. Тот ответил, что не понимает, о чем идет разговор. Дело было до войны, но история эта вошла в анекдоты. Над простотой нравов Уварова подтрунивали многие, в том числе премногоуважаемый поэт Пушкин, хотя над кем он только не подтрунивал, гениям прощалось многое.

Тем временем кавалерия Мюрата победоносным маршем обрубала хвосты нашим войскам. Казаки Платова, гарнизоны Денисова огрызались и, отчасти успешно задерживали стремительные броски нападавшей гидры. Все упиралось в самую малость – не было приказа о назначении места и времени сражения, которое повернет ход всей кампании в обратную сторону. Не хватало решительного контрудара, чтобы поднять на дыбы стремительную конницу противника и разогнать очумевших лошадей неприятеля по полям и болотам подмосковной округи.

Место было выбрано, час назначен. Поручик Штейнц доставил приказ до адресата, слово в слово передал по назначению и, отойдя на несколько шагов от командного пункта, рухнул без памяти в придорожные заросли ольшаника.