— Это не решение вопроса. Вы коммунисты и должны уметь находить общий язык друг с другом. Давно вам надо собраться и поговорить откровенно. Существует партийная дисциплина, с телевидения вас никто не отпустит, а товарищу Короедовой следует принять во внимание, что с распоряжением и мнением руководства надо считаться.
Дмитриев рисовал на листе бумаги кружочки, и выражение лица у него было непримиримое.
— Мне кажется также, что товарищ Ильюшина вела себя неправильно. Меня крайне удивляет ее непринципиальность… Значит, есть предложение коммунистам редакции самим на своем собрании разобраться в создавшейся ситуации. Ну а что касается заявления, то мне кажется, что рассмотрение его — пустая трата времени. Никакие криминалы в отношении товарищей Смирнова и Дмитриева не подтверждаются. — Он помолчал. — Здесь было предложение объявить товарищу Ильюшиной выговор за беспринципность. Кто за? Единогласно. И строго указать товарищу Смирнову. Кто за это предложение? Кто против? Так, против меньшинство.
Галина Петровна первая выбежала из зала заседаний. Короедова догнала ее лишь в раздевалке.
— Что ты разволновалась? — сказала она. — Подумаешь, выговор! Через полгода снимут. А Дмитриев уйдет, и тебя назначат на его место. Мне, конечно, уже поздно, — великодушно добавила она. А про себя думала, что песня Ильюшиной, конечно, спета. А что касается ее, Ирины Васильевны, то еще посмотрим, кто кого. Упорства ей не занимать. Варягов Жуков больше приглашать не будет, — в этом она была убеждена.
— Может, сбросимся на такси? — предложила Ирина Васильевна.
Галина Петровна мрачно посмотрела на нее. Если кого и ненавидела она в данный момент больше всех, то это была Короедова. Надо же было связаться с этой дурищей. «Ну нет, — подумала Галина Петровна. — Рано ты меня хоронишь, голубушка. Ты еще у меня попляшешь за то, что втравила в эту историю». И тут, увидев выходившего из подъезда Смирнова, крикнула:
— Алексей Петрович! Мы решили скинуться на такси. Ведь нам по пути. Поедемте вместе…
Платье, а точнее, полотняный костюм, отделанный вологодскими кружевами, придумала для Евгении Дорофеевны ее молодая пациентка, художница из Еревана Роксана Алабян. Она придумала его, узнав, что доктору Орешниковой предстоит выступать на научной конференции онкологов с сообщением о разработанной ею методике лечения. Роксана преклонялась перед Евгенией Дорофеевной за то, что она поставила ее на ноги, не знала, как отблагодарить. Но Орешникова категорически не принимала подарков, отказывалась даже от такой малости, как южные фрукты, которыми заваливали художницу ереванские родственники. И вдруг, незадолго до выписки Роксаны из клиники, Орешникова мимоходом сказала, что собирается к конференции купить или сшить новый костюм.
— Это очень важное событие для меня, Роксаночка, — сказала Евгения Дорофеевна. — Я хочу выглядеть красиво.
И Роксану осенило — она придумает фасон! Уж этот-то дар Евгения Дорофеевна не откажется принять.
В ту ночь она долго лежала без сна, размышляя, во что она одела Орешникову, если б ей пришлось писать ее портрет. Она подбирала краски, которые гармонировали бы с чуть смуглым лицом Орешниковой, пепельными, кое-где седеющими волосами. Евгении Дорофеевне было сорок лет, и ровно на сорок она и выглядела. «Платье должно молодить, — рассуждала Роксана, — значит, нужно немножко кружев». И, засыпая, она знала, из чего надо шить платье — полотно и вологодские кружева.
Утром во время обхода она вручила рисунок костюма Евгении Дорофеевне.
Евгения Дорофеевна ахнула:
— Какая прелесть!
— Нравится?
— Еще бы.
— Тогда так, — деловито заговорила Роксана. — Если у вас нет хорошего портного, я вас рекомендую.
— Ну, Роксана, — запротестовала Евгения Дорофеевна. — Это неудобно. Вы моя пациентка.
— Какие глупости! Не я же шить буду! Вот телефон, спросите Лейлу Зурабовну. Это моя бывшая соседка, мы раньше жили в одном доме в Ереване. Она переехала сюда к дочери. Шьет прекрасно, правда, берет недешево.
— Ну хорошо, спасибо, Роксана, — нерешительно ответила Евгения Дорофеевна, но бумажку с телефоном опустила в карман халата.
Однако, прежде чем позвонить портнихе, Орешникова некоторое время колебалась: вологодские кружева стоили дороговато. Но решилась — ведь в ее одинокой жизни не так уж много радостей.
Надо сказать, что выступление на конференции для Евгении Дорофеевны стало событием очень важным. Подводился итог десятилетней работы и борьбы за эту работу, потому что у нее были не только единомышленники, но и не признававшие тот путь, который она нащупала в лечении коварной болезни, хотя это был лишь один из путей, и отнюдь не единственный. И в этой связи ее доклад (пусть не доклад, а сообщение) был для Орешниковой ее победой, ее праздником.
Лейла Зурабовна действительно оказалась большой мастерицей, такие встречаются, увы, все меньше и меньше. Она сотворила шедевр, и всего за три дня. Правда, услышав, сколько будет стоить шитье, Евгения Дорофеевна испытала некоторое потрясение, но потом махнула рукой: «А, в конце концов живем только один раз».