Происшествие

Сама не понимая почему, Галина Петровна поднялась со стула и встала как школьница, не выучившая урок. Глаза всех сидевших за длинным столом людей устремились на нее. Она опустила ресницы.

— Товарищ Ильюшина! Мы рассматриваем ваше заявление о неудовлетворительной работе главного редактора и его заместителей. Я согласен с товарищем Синицыным, что оперируете вы не фактами, а фактиками. Но ведь все проблемы можно было разрешить силами своей парторганизации. Вы ведь парторг. Почему вы не поговорили с Дмитриевым и Смирновым, не обсудили свои дела на партсобрании, а сразу понесли заявление в райком?

«Если я сейчас скажу, что говорила с ними, оба откажутся. Мне не поверят», — подумала Галина Петровна. И тихо сказала:

— С товарищем Смирновым очень трудно разговаривать.

— Громче! Говорите громче, не слышно, — попросил кто-то.

— С товарищем Смирновым я пыталась разговаривать. Но мы не поняли друг друга. А собрание… многие боятся критиковать начальство. Говорят только в коридорах.

— А вы с Короедовой не побоялись? — громко спросила Петренко и почему-то засмеялась.

«Чего они веселятся?» — зло подумала Галина Петровна.

— Не понял вас, — проговорил Ежиков. — Что же у вас за коммунисты, которые слово боятся сказать? И что же вы за парторг, у которого такие коммунисты? И к вам вопрос, товарищ Смирнов. Почему вы не нашли общего языка с товарищем Ильюшиной?

Смирнов хмуро посмотрел на Галину Петровну, ему почему-то вдруг стало жаль ее и не захотелось уличать ее во лжи. Все-таки она женщина.

— Если есть в редакции люди, которые недовольны моей работой, — сказал он, — то, наверное, я в чем-то не прав. Но я действительно не понимаю, почему Галина Петровна не поставила этот вопрос на партийном собрании.

Ежиков покачал головой.

— Не очень мне все это нравится. Обсуждаем какие-то надуманные проблемы. Практически ничего из того, что написано в заявлении, не подтверждается. Парторг повела себя неправильно. Пузыри-то мыльные. Я предлагаю товарищу Ильюшиной объявить выговор, а товарищу Смирнову строго указать.

Вскочила Короедова.

— Я не понимаю, товарищи, что здесь происходит, — заявила она. Тон у нее был, как обычно, поучительный. — Что здесь обсуждается? Заявление коммунистов, честно пытающихся вскрыть недостатки в работе, или обсуждают коммунистов, которые поставили этот вопрос. Все перевернули кверху ногами. И знаете, это мне напоминает недавние времена, когда правду пытались замолчать, скрыть! Теперь, однако, время другое.

И Ирина Васильевна стала произносить столь милые ее сердцу слова «ускорение», «перестройка», «решения», «съезд», «правда».

Кончив, она села и самодовольно оглядела сидевших за столом. Речь ее была до того правильной, до того в духе времени, что произвела впечатление.

Все молчали. И тут встал Сергей Дмитриев. Длинный, худой, нескладный, в набок сбитом галстуке. Он улыбнулся мягко, чуть беспомощно.

— Когда я впервые услышал на собрании выступление Ирины Васильевны Короедовой, я подумал: какой толковый и понимающий человек. А когда мы столкнулись в работе, выяснилось, что мы не можем найти общего языка. Потому что в понятии Ирины Васильевны слова и дела существуют совершенно отдельно, независимо друг от друга.

Десять лет я проработал в газете: чего только не повидал за это время! Встречал людей, которых преследовали и обижали, и тех, кто сам преследовал и обижал. И никогда не думал, что сам окажусь в роли человека, на которого будут писать заявления. Почему мы не находим общего языка с Короедовой — я и Смирнов? А очень просто — мы думаем по-разному. Для нее перестройка это модное сегодня слово, для меня — дело. Я считаю, что надо сделать так, а она объясняет, что знает все лучше меня. Если я с чем-то не согласен, она задает вопрос: «Ну и что?» Сдвинуть с места ее невозможно. Я понимаю, не очень приятно, когда твой начальник намного моложе тебя.

— Я не стремлюсь в ваше кресло, — бросила краснея Ирина Васильевна.

— Ой ли, Ирина Васильевна! — вдруг проговорил Виктор Викторович Жуков.

— Не сбивайте же меня, пожалуйста, — попросил Дмитриев. — По большому счету Ирина Васильевна человек абсолютно равнодушный к делу. Мне интересно работать на телевидении, я вижу его возможности. Ищу новые повороты, новые подходы. Но каждое начинание заканчивается вдохновенной речью Короедовой, и она забрасывает камнями все, что я и мои товарищи делаем или пытаемся делать. Я живу с каким-то странным ощущением, что со мной сводятся какие-то счеты. В чем только меня не обвиняют. Можно подумать, что я жулик какой-то. Если б я имел право, я б уволил Короедову, чтоб не мешала работать. И за Ильюшину как партгрупорга я бы голос не отдал, так как доверие к ней потерял. Но уволить Короедову я не могу, поэтому уйду сам. И не примите это как проявление трусости. Просто не хочу терять к себе уважение. Я хочу работать, а не защищаться.

Короедова толкнула локтем Галину Петровну и подмигнула ей: мол, видишь, наша берет.

Секретарь райкома постучал карандашом и спросил негромко:

— Не слишком ли, Сергей Алексеевич?

— Нет, Степан Степанович.