Происшествие в городе Т

– И что кузнец?

– Кузнец ни в какую, ложку не точил, и все тут! Крепостной, что с него взять, он во власти барина.

– Странно, отчего невеста Усова продала барину жениха своего?

– Да кто же его разберет, жестокосердие бабское? Поди загляни к ним в душу! Хотя не могу не высказать сомнения. А точил ли ложку Усов и точно ли он замышлял против помещика Дубова? Мысль моя, господин Кочкин, еще дальше пошла.

Видя интерес Кочкина к своим предположениям, Щербатов замолчал, выждал какое-то время, потирая себя по щекам, и только после этого продолжил:

– А изъявлял ли Усов желание обзавестись женой, не было ли это все подстроено?

– Вы так думаете?

– Мне кажется, что там, в деревне Костры, тридцать четыре года назад произошла… – Щербатов вдруг запнулся, судя по блеску глаз можно было предположить, что в голову ему пришла какая-то интересная мысль. – Хотя Усов мог изъявить желание, мог, только вот невеста… А интересно, у Дубова были дочери?

– Этого я, увы, не знаю, но мысль ваша мне представляется занятной. Да и в самом деле, не мог же весь этот сыр-бор из-за крепостной девки произойти? Но не кажется вам, Пал Нилыч, что уж больно все мудрено? – Кочкин обращался к отставному коллежскому асессору как к коллеге.

– Нисколько! Конечно, мы не знаем, давал Дубов распоряжение точить ложку или нет, но то, что он распорядился живой свинье язык отрезать, а потом, эка мерзость, у себя во рту его спрятал, это мы знаем. И если подобное могло прийти ему в голову, то почему не могло прийти и ложку наточить? Выйти к обеду с только что отрезанным свиным языком во рту, это, знаете ли… После подобных экзерциций начинаешь себя спрашивать: Дубов – человек ли он?

– Вы сомневаетесь?

– Сомневаюсь! Ведь одно дело – быть на человека похожим, и совсем другое дело – быть человеком! Обличья-то – они у всех человечьи, а вот кто там внутри под кожей живет, того так просто не рассмотреть, он в делах свою личину кажет. И вот я спрашиваю себя, станет ли человек себе в рот только что отрезанный свиной язык толкать? И сам же отвечаю: не станет! А если, предположим, станет, то и не человек это вовсе!

– А кто же?

– Не знаю, но точно не человек!

– Ну, если не человек, то выходит одно – бес.

– Вот тут я с вами, Меркурий Фролыч, полностью согласен. Хоть и выглядит все фантастически, но похоже на правду.

– А где это письмо? – спросил Кочкин у старика.

– Какое письмо? – Щербатов думал о чем-то своем.

– Письмо капитана-исправника, которое вы обнаружили в архиве.

– Как и положено, на месте в архиве. Я только прочел и опять в прежнюю папочку положил, все там!

– Нам тоже любопытно было бы взглянуть. Чтобы не искать, поясните, где эта папочка, на какой полке стоит?

Щербатов рассказал, особо указав на то, что в том месте стоят две папки с надписью «1855 год».

– Правда, у одной папки корешок примят, а другая ровнехонькая. Берите, у которой корешок примят, там письмо. А цвет у этой папки – синий!

Поблагодарив старика, чиновник особых поручений отправился восвояси. По пути на Пехотнокапитанскую Кочкин все никак не мог взять в толк, отчего отставному коллежскому асессору пришло в голову порыться в архивах, а ему, Кочкину, нет? Это что же, выходит, старик умнее его или так жизнь устроена? Подумав, решил – так жизнь устроена.

Фома Фомич, внимательно выслушав Кочкина, который слово в слово передал рассказ Щербатова, сказал:

– Меня с самого начала смущало это происшествие в ночлежке на Семеновском увале. Отрезать самому себе язык – это… – Он замолчал, но тут же продолжил: – Скорее всего, в ночлежке произошло то же самое, что и в деревне Костры в 1855 году. Нам нужно отыскать этого одноглазого, он многое может поведать.

Также начальник сыскной распорядился изъять из архива письмо, что и было сделано.

Глава 38 Слежка

Обследование духов «Импрессио», которые графине подарила вдова Лесавкина, показало, что духи никто не открывал, восковая пломба была не сорвана.

Приглядывать за Еленой Павловной Фома Фомич приставил двух молодых, однако подающих большие надежды агентов. Им было строго-настрого наказано: липнуть к стенам, растворяться во мраке, растекаться лужами по мостовой, но ни в коем случае себя не обнаруживать. Каждый шаг Елены Павловны должен быть учтен и записан в специально выданную книжицу.

Весь день после беседы с начальником сыскной губернаторша вела себя вяло и безжизненно. К обеду не спустилась, попросив, чтобы ей принесли стакан подогретого молока и четверть французской булочки с маковой обсыпкой. Это было мало, очень мало. В другое время, еще позавчера, Иван Аркадьевич, забыв о губернии, о населяющих эту губернию подданных его величества, сломя голову ринулся бы на половину жены узнать, что случилось и не вызвать ли доктора? Теперь же граф вел себя много сдержанней и был вполне удовлетворен объяснениями горничной, которая сказала, что Елена Павловна не очень хорошо себя чувствует и поэтому к столу не выйдет.

– Ну что же, – сказал спокойно. – Значит, мне придется обедать одному. Подавайте!