Происшествие в городе Т

– В составе арестантской роты, пешком до Тобольска, – мечтательно проговорил Фома Фомич и, чуть подумав, добавил с совершенно серьезным выражением лица: – Места там, говорят, красивые, красотой дикой, нехоженой. Ну, а тебе пешком только на пользу. Ты, гляжу, на барских харчах тучнеть начал. Вон и щеки у тебя, как у откармливаемой на выданье купеческой дочки, и пузо, как у ее папаши… Да ты не втягивай, не втягивай, за двадцать лет каторги оно у тебя само не один раз усохнет.

– Двадцать лет каторги за мотыгу? – взвыл Авдюшка и ухватился руками за стул, точно его сейчас же и собрались туда волочь.

– Ну, тут ведь не только мотыга, тут еще ряд государственных преступлений…

– Каких государственных? – Глаза Авдюшки наполнились ужасом.

– Ну, во-первых, сопротивление властям при задержании…

– Так ведь я не сопротивлялся, не сопротивлялся я! Вот крест, что не сопротивлялся!

– Ну, тут еще как посмотреть. Увертывание от ударов, наносимых властями, есть не что иное, как злостное им сопротивление!

– Так и не увертывался ведь я!

– А неувертывание от ударов, наносимых властями, есть признание вины, – Фома Фомич говорил, как будто бы читал из книги, и это придавало его словам злую торжественность. Авдюшка ни разу не слышал, как именно зачитывается приговор в суде, но ему казалось, что именно так. – И потом, – усаживаясь на свое место, продолжил Фома Фомич, – это ведь неважно, что ты украл, мотыгу или золотой напрестольный крест, главное – украл! И за это должен понести наказание.

– Не брал я мотыгу, уж в который раз говорю, – выдохнул Авдюшка.

– Зачем же ты туда входил?

– Посмотреть нужно было…

– Мотыгу?

– Нет!

– А что?

– Говорить не велено!

– Кем не велено?

– Елена Павловна не велела, – после некоторого, впрочем, не очень продолжительного раздумья ответил лакей.

– Так это она тебя туда посылала?

– Она!

– Чудак-человек, что же ты молчал? Это же в корне меняет дело! Зачем она тебя туда посылала-то?

– Да ни за чем, – дернул плечом Авдюшка. – Зайди, говорит, а потом выйди, и все.

– И все?

– Ну, там, говорит, кашляни или потупоти, чтобы тебя заметили, а как заметют, то сразу и выходи…

– И вот про это Елена Павловна велела тебе никому не говорить?

– Про это, – буркнул Авдей.

– Ты никому, надеюсь, не говорил? – Фон Шпинне сделал строгое лицо и слегка, точно заговорщик, приглушил голос.

– Нет! Только вот вам…

– Ну, мне можно, я свой. А скажи-ка, братец, ты всегда графиню сопровождаешь?

– Всегда.

– И сколько раз вы с ней в скобяную лавку заезжали?

– Один раз и заезжали.

– Да ты не торопись, ты повспоминай. Может быть, давно когда-нибудь заезжали, а ты взял да забыл.

– Ничего я не забыл, говорю же, один раз! – И Авдюшка выставил вперед палец.

– И когда это было? – Фома Фомич спросил машинально, по многолетней привычке спрашивать. Спрашивать одно и то же, ведь в этом и заключается допрос.

– В марте, как раз перед Великим постом! – спокойно ответил Авдей.

– Послушай, голубь, – фон Шпинне откинулся на спинку стула, – в марте и вот сейчас, это сколько выходит? Это выходит два раза, а ты говоришь – один.

– Точно, – кивнул Авдюшка. – Выходит, два!

Фома Фомич, опершись о стол локтями, призадумался, затем по-приятельски посмотрел на лакея и недоумевающим голосом спросил:

– Вот скажи мне, Авдей, ты, я погляжу, парень умный, я чего-то в этом деле путаюсь. Зачем посылать в скобяную лавку человека просто так, мол, зайди да и выйди, ногами там потупоти. Это что же, такая барская над простым человеком издевка? Да ты не гляди на меня, что я полковник. Я, если хочешь знать, сам из крестьян, из-под Могилева… Где-то родители мои сейчас, чем занимаются, живы ли? Мне от царя за усердную службу звание генеральское вышло, так не дают!

– Почему?

– Губернатор наш препятствует, говорит, не может крестьянский сын генералом быть! Пусть за то уж благодарен будет, что полковник.

Авдюшка опешил от таких откровений. В его жизни это было впервой, чтобы полковники, которые вот-вот генералами сделаются, душу перед ним изливали. Вот он и размяк, точно калач в молоке. Захотелось успокоить, утешить человека, как назло не вспоминалось слово красивое – фельдмаршал, крутилась какая-то «морша». Сделалось стыдно, что с ним, с Авдюшкой, откровенничают, а он, крапивное семя, таким же откровением не отвечает, нехорошо! Поманил Авдей Фому Фомича рукой и говорит шепотом:

– Болтают, что заговор у них!

– У кого?

– У ее превосходительства с Савотеевым этим!

– Против кого заговор?

– Известно против кого, против губернатора. Убить она его хочет!

– Ты в это веришь?

– Я-то сам не верю, однако-ти болтают, тут и не захочешь, а поверишь. Сколько таких случаев! Сначала болтают, болтают, а потом глядишь, и сделалось так, как болтали. Выходит, не зря болтали.

После этих слов отпустил Фома Фомич Авдюшку, самолично до дверей кабинета проводил, а на пороге грустно так говорит:

– Ты уж там гляди, Авдей, про разговор наш помалкивай, сам понимаешь, а я уж тебя, так и быть, не выдам…

– Рази мы без понятиев!