Происшествие в городе Т

На следующий же день Елену Павловну словно подменили, она точно с цепи сорвалась. С самого утра велела заложить экипаж и давай визиты делать! Наш читатель, мы надеемся, человек не праздный, приученный своими трудовыми родителями к тому, что утро – это семь, восемь, самое позднее девять часов, не должен обманываться на счет Елены Павловны. В те давние времена, о которых мы пишем, знать спала долго и крепко. А под утром подразумевалось не собственно утро, а время пробуждения. Это мог быть и полдень, и даже обеденный час.

Агентам сыскной полиции, которые весь вчерашний день маялись от безделья, слоняясь по Изрядной и решив уже, что вся их слежка будет тем и ограничена, пришлось несладко. За каких-нибудь четыре с небольшим часа Елена Павловна успела навестить нескольких приятельниц. Все они жили в противоположных концах города. Заехала к портнихе, после к шляпнику, затем в сиротский дом. После приюта велела кучеру везти ее к пристани, где в течение четверти часа, отдернув занавеску, наблюдала за пароходами.

Вся эта езда туда-сюда настолько заморочила головы агентов (а один из них был еще и в тесных башмаках), что они не придали важности короткой остановке, всего-то минута, возле лавки Савотеева. Выездной лакей Авдюшка, соскочив с запяток, забежал в лавку и тотчас же выбежал, прыгнул на свое место, и они тронулись.

С одной стороны, мало ли что может понадобиться лакею в скобяной лавке: может быть, новый с хитростями запор на деревянный рундучок, стоящий у него под кроватью в общей лакейской комнате, а может быть, на сапоги подковки. С другой стороны, кто же ему позволит на господском экипаже, да еще сопровождая губернаторшу, по своим надобностям разъезжать и где вздумается останавливаться? Стало быть, не по своей воле лакей Авдюшка в скобяную лавку заходил, а выполнял чье-то поручение, может быть – губернатора, а может быть, и губернаторши. Ведь это же она в экипаже сидела. Но опять повторимся, наши агенты, уставшие от беготни за Еленой Павловной, не придали этому факту ни малейшего значения. В их глазах это выглядело явлением обычным. Такое отношение к делу можно было объяснить молодостью и отсутствием необходимого сыскного опыта. После остановки возле скобяной лавки разъезды графини закончились, она вернулась домой и более его не покидала.

Следующий день был менее суетлив, чем предыдущий. Елена Павловна отправилась к одной из приятельниц, которую навещала накануне. Экипаж отпустила, велев кучеру вернуться в половине шестого. Сама вошла в парадное и, как записали агенты, до половины шестого не выходила. Так происходило несколько дней подряд. Агенты даже заскучали, однако ненадолго…

Прочтя их отчет, Фома Фомич призвал агентов к себе и спросил, не считают ли они такое поведение объекта странным? Те ответили, что нет, не считают. Тогда фон Шпинне слегка нахмурился и попросил еще раз, но уже в устном порядке, перечислить все те места, куда заезжала в день своих активных визитов Елена Павловна. Молодые полицейские чины отрапортовали как по писаному, а вот в самом конце заспорили. Один утверждал, что Елена Павловна вначале заехала в скобяную лавку, а уж затем поехала на пристань. Второй с этим утверждением не соглашался, уверяя Фому Фомича, а заодно и своего напарника, что все как раз было наоборот: вначале она заехала на пристань, глядеть на пароходы, и только потом, по пути домой, останавливалась у скобяной лавки.

– Какой скобяной лавки? – не мог не спросить фон Шпинне.

– Скобяной лавки мещанина Савотеева! – разом ответили агенты.

– Графиня что, сама в лавку входила?

– Нет! – засмеялись молодцы. – Ей-то чего там в лавке делать!

– А кто туда входил?

– Выездной лакей.

– Графиня из экипажа выходила?

– Нет, она даже занавески на оконцах не трогала.

– А кто скомандовал кучеру остановиться?

– Да никто вроде не командовал. А тама кто знает? Издали-то не услыхать!

– Почему вы не написали об этом в отчете?

– Да чего, думаем, изнапрасну бумагу марать, каждого лакея не запишешь, как он по городу шастает… – затараторил один из агентов. А вот второй примолк, насторожился, смекнул, что не зря начальник о скобяной лавке спрашивает. В глазах этого агента обнаружилась сообразительность. Фома Фомич, заметив это, повторил вопрос, обращаясь уже непосредственно к нему:

– Почему не упомянули о скобяной лавке? Ведь вам что велено было? Каждый шаг отмечать, каждый!

Сообразительный, назовем этого агента так, быстро все понял, вильнул плутоватыми глазами из стороны в сторону и ответил:

– Так ведь эта, я говорил Кирюшке, надо бы про лавку-то, про эту мелочную, вписать, а то как-то нехорошо, вдруг спросят. А он: «Я знаю, чего писать…»

– Здрасте-пожалста! – взвился Кирюшка и удивленно-возмущенно выпучился в сторону своего напарника. – Это когда же ты говорил такое?

– Говорил, говорил, – закивал Сообразительный, – ты вспомни. Забыл, что ли?

Тут и Кирюшка, кажется, сообразил, что напарник самым бессовестным образом топит его, пытается выставить в глазах начальства недотепой, и сменил тактику.

– Это не ты говорил, что про лавку вписать надо!