Прокаженные. История лепрозория

– Комиссия… – проворчал Перепелицын. – Я не принял бы машину с таким валом, а если уж пришлось, то надо было непременно отремонтировать тогда же.

– А что такое?

– Трещина, – и снова провел пальцем по тому месту, где тянулась желтая ниточка масла, выступавшего из глубины трещины. – Оставить ее так – значит, крышка всему валу, – и уставился на Гордеева: дескать, видишь, что получается…

Гордеев так и потемнел.

– Что ж теперь делать?

Перепелицын присел на краешек вала, задумался. Все с ожиданием смотрели на него.

– Выходит, скверно? – спросил наконец Гордеев.

– Да, хуже, чем я думал. – Перепелицын вдруг оживился, встал. – Но это ничего, пустяки…

– Значит, не безнадежно? – повеселел Гордеев.

– Чего ж тут безнадежного? Бывает, не такое делали…

– Вот за это спасибо, – уже совсем просиял Гордеев. – Когда ж ты думаешь его сдать?

– А вам как бы хотелось?

– Разумеется, скорее.

– Сколько времени, по-вашему, могло уйти на новый вал?

– Думаю, месяца три-четыре, – и с заметной тревогой уставился на Перепелицына.

– Гм, – задумался тот и, сняв шапку, погладил блестящий лоб. Затем посмотрел на Маринова, точно спрашивая его о чем-то.

Маринову показалось, будто в глазах Перепелицына пробежала какая-то лукавая искорка, значения которой он не мог понять.

– Ну, хорошо, – не торопясь продолжал мастер. – Вы даете на новый вал три-четыре месяца? Едва ли. По-моему, и за полгода не сделают. Но пусть – четыре месяца…

В мастерской установилась тишина. Затаив дыхание, Гордеев смотрел на Перепелицына.

– А мы, – продолжал тот, смотря перед собой думающими глазами, – мы ведь ближе Ленинграда… – и засмеялся.

– Укладывайся в три, – не утерпел Гордеев.

– Мы это дело, – продолжал Перепелицын, точно не слушая его, – сварганим ровно в два месяца.

– И щель? – страшно обрадовался Гордеев.

– И щель.

– Вот за это, товарищ, спасибо, – приблизился он к прокаженному мастеру и хотел пожать руку, но Перепелицын отвернулся и принялся поправлять свою повязку.

Они уехали, поставив непременным условием Маринову – немедленно сообщить заводу о трудностях, могущих возникнуть при ремонте, особенно, если понадобятся какие-либо инструменты, материал. Гордеев предложил даже прислать в помощь Перепелицыну двух человек. Но люди не понадобились.

…Вал привезли в лепрозорий двадцатого октября, а двадцать четвертого ноября Маринов затянул «хомут» на пострадавшей «щеке».

Заделка оказалась не столь сложной операцией, как думал сначала Маринов, который почти безотлучно находился в мастерской, выполняя различные поручения Перепелицына.

Для устранения трещины надо было выстругать два параллельных паза во всю длину «щеки», на глубине трещины, так, чтобы в эти пазы вошли стержни «хомута».

Работа отняла пять дней, потребовав десятки рабочих, которые приводили в движение «гроб» – так Перепелицын называл свой станок.

Но после заделки оказалось: одна половина вала тяжелее другой, а такой разницы в весе не допускали технические требования. Пришлось выверять и балансировать – и опять ушло трое суток. Трещина была ликвидирована.

Маринов, отдавший ей вместе с Перепелицыным много бессонных ночей и хлопот, радовался, как ребенок.

Ромашка Питейкин – прокаженный мальчик, который сделал когда-то дерзкую попытку добраться до не виданного им города и был возвращен с полдороги встретившимся Туркеевым, крутился в мастерской с раннего утра до поздней ночи. Он горячо переживал все волнения. В этот день, когда была заделана трещина, он кинулся к Маринову:

– Дядя, теперь вы повезете меня в город?

Но минута оказалась неудачной – Ромашка зацепил за ключ, лежавший на станке, ключ упал, угодив Перепелицыну на ногу, и тот шлепнул Ромашку.

– Прямо горе какое-то, а не парнишка! – с досадой глянул он на него.

Весь восторг и надежды на поездку в таинственный город пошли прахом.

Ромашка обиделся, хотел заплакать, но раздумал и уныло побрел к отцу, в кузницу. Впрочем, на следующее утро явился как ни в чем не бывало. Опять вертелся под ногами.

Маринов ему сказал:

– Ты не обижайся, а насчет города подумаем…

Палец новой шейки был уже расточен, вставлен и заклепан, весь ремонт вчерне завершился двадцать седьмого ноября, а к вечеру двадцать восьмого вал был отполирован. Двадцать девятого Маринов повез его в город. С ним увязался было и Ромашка, но в самую последнюю минуту его сняли с подводы.

В течение нескольких недель и Маринов, и Перепелицын почти не спали.

Работы хватало всем. Глубокими ночами, когда весь лепрозорий погружался в темноту, в слесарной мастерской горел яркий свет.

Казалось бы, что напряженная работа должна изнурить и без того больного человека, но странно: Перепелицын посвежел, лицо его приобрело здоровый цвет, усталости он не замечал и утверждал, что «здоровье – на полный ход».

Первые дни ему мешала перевязанная рука, потом он сбросил повязку, хотя язва гноилась. В самом разгаре ремонта Маринов остановил взгляд на руке мастера – язва засыхала. Обрадовался, удивился. Сообщил Сергею Павловичу. Туркеев сказал: