Прокаженные. История лепрозория

– А так. Это, батенька, делается просто, быстро… Р-раз – и готово! Помогите-ка разобрать чемодан. Осторожнее, там вам духи, не разлейте… Ух! – опустился он в изнеможении на диван. – А съездил я, батенька, все-таки хорошо, честное слово. Но приехал – и рад: наконец-то дома. И никуда больше не хочется. Да, совсем забыл, как ваши дела?

– По-моему, неплохо, – отозвалась Вера Максимовна, бережно выкладывая из чемодана пакеты.

– Я так и знал, – улыбнулся он ей и задумался.

– Откуда вы это знали?

– Знал, батенька. Чутье меня очень редко обманывает, – он наблюдал за ее движениями. – Вот еще месяца три последим за вашей историей, а там, может быть, и кончим совсем.

Вера Максимовна ничего не ответила, вынула маленький сверток, догадалась, что это и есть духи, о которых говорил Сергей Павлович.

Подбиваемая нетерпением, развернула сверток; в нем лежала изящная коробочка.

Открыла и чуть не вскрикнула от радости, необычайно взволнованная вниманием Туркеева.

– Сколько, Сергей Павлович, прикажете уплатить?

– За что?

– За духи.

Он махнул рукой.

– Оставьте. Это вам от меня. Может быть, когда-нибудь вспомните старика, – и какая-то грустная нотка прорвалась сквозь его добродушно-веселый тон.

– Сергей Павлович, вам не жалко?

– Чего? – удивился он, посматривая на духи.

– Ну, как вам сказать… Вот того, что произошло в вашей семье?

Он уставился на нее, точно не понимая, затем поднялся, заложил руки в карманы, принялся шагать по кабинету. Остановился. Опустил голову, подумал.

– Позавчера я услышал в вагоне одну смешную сказочку, – вдруг засмеялся он. – Даже записал. Подождите минуточку, – полез в карман, достал книжечку, отыскал запись, принялся читать: – Жили-были три японца: Як, Як-Циндрак, Як-Циндрак-Циндрони…

– Жили были три японки: Ципка, Ципка-Дрипка, Ципка-Дрипка-Лямпомпони, – продолжила сказочку Вера Максимовна и тоже засмеялась.

– Ишь ты, тоже знаете. А я думал – открыл Америку… – И стал серьезным:

– Нет, – сказал он, отвечая на вопрос, – только вот с дочуркой… – и опустил голову.

Вера Максимовна почему-то обратила в эту минуту внимание на плечи Сергея Павловича. Они были непривычно опущены, точно лежала на них какая-то тяжесть.

– Вот тебе и Ципка-Дрипка, – сказал он и, взглянув на нее, смутился, видимо, заметил грустное выражение ее глаз.

Потом опустился на диван, но не утерпел и тотчас же поднялся, напуская на себя веселое добродушие. Пощипывая бородку, принялся шагать.

– Нет, я нисколько не жалею, что прокатился в Москву, – проговорил он так, будто его упрекали за эту поездку. – Я считаю, что это самый выдающийся съезд, самый интересный. Главное, все горели единодушием, ибо заглянули правде в глаза, ибо вещи назвали их именами и установили истинную цену такой глупости, как страх перед собственной тенью. А до сего времени только и делали, что сомневались: а можно ли, а целесообразно ли, а стоит ли, а не опасно ли, а где гарантии, а не получится ли чего? То да се… И ни у кого не было храбрости до сего времени сказать ясно и просто: да или нет… А тут сказали единодушно: да.

Он сделал несколько шагов, протер очки.

– Теперь нам уже не придется краснеть ни перед какими Европами – мы имеем все основания сказать, что советская лепрология идет впереди них, ибо она первая заглянула в самую суть… Пусть все увидят, что мы не трусы и не рабы догматов. Да! Если бы вы только видели, с каким воодушевлением принято было предложение о свободном проживании прокаженных, формы болезни которых не представляют опасности для окружающих. Ведь глупо же, на самом деле! – продолжал он, горячась. – Не каждый из тех, кто имеет внешние признаки – скажем, пятна, или язвы, или опухоль, – способен нести заразу. И тем не менее всех стригли под одну гребенку, всех в одну кучу… Сложилось мнение: дескать, каждый прокаженный опасен, ни одного нельзя оставлять там, где все!

А съезд сказал: можно. Если бактериологическое исследование не обнаружит бактерий – можно! Из этого вытекает, батенька, то, что стена между прокаженными и обществом зашаталась, и зашаталась основательно. К черту тысячелетнее варварство! И завтра если не всех, то половину мы будем лечить в городских амбулаториях. Это значит: таким местам, как наши дворы, приходит конец! Хорошо сказано, твердо сказано, как должны говорить большевики, ясно, откровенно, без всяких вуалей, – продолжал говорить он, все еще расхаживая. Потом сел, задумался.

– Вы, вероятно, устали с дороги, Сергей Павлович?

– Я-то устал? – и махнул рукой. – Наоборот, славно прогулялся! Но вы не хотите меня дослушать.

– Очень хочу.

– Так вот, о чем я? Ага, – вспомнил он, – представьте, какая прелесть!

Съезд постановил перевести строительство гиганта на Кубань. Да, на Кубань, черт возьми, в семи верстах от железной дороги, близ станции Холмской – есть такая станция на Кубани. Единогласно решили, Наркомздрав согласился. Теперь понимаете, какой мы сделали шаг? А вы спрашиваете – устал ли я?