Прокаженные. История лепрозория

Вера Максимовна знала о том, что еще несколько лет назад Наркомздрав принял решение построить лепрозорий-гигант. В связи с выбором места среди лепрологов шли горячие споры о том, где строить. Сначала было выбрано место в обширных заволжских степях, вдали от железных дорог, культурных центров, от населенных мест. Это обстоятельство вызвало среди лепрологов, в том числе и у Туркеева, удивление, беспокойство. Никто из них не мог примириться с мыслью о какой-то вновь воздвигаемой «стене».

Одни держались того мнения, что лепрозории надо ближе двигать к культурным центрам, другие настаивали даже на необходимости организации санаториев для прокаженных в курортных центрах – в той же Ялте, Кисловодске, в том же Детском Селе или в Сочи – и приводили в пользу этих соображений весьма убедительные доводы. Третьи шли еще дальше и вообще отрицали надобность существования лепрозориев; они находили более полезным лечить прокаженных в городах. Но все единодушно сходились на том, что изгонять больных в глухую степь, хотя бы и при условии окружения их всяческими удобствами, дело безусловно ошибочное. В результате органы, ведающие строительством гиганта, изменили первоначальный план и решили строить лепрозорий в… Казахстане – в местности, еще более пустынной и отдаленной от культурных центров, чем заволжские степи. Лепрологи растерялись окончательно. Но затем решили оказать сопротивление. На съезде, с которого вернулся Туркеев, было вынесено постановление о постройке гиганта непременно вблизи культурных центров, в здоровой, живописной местности, богатой солнцем, водой, связанной с культурными центрами путями сообщения. Для этой цели выбрали южную Кубань, станицу Холмскую, находящуюся на участке между Краснодаром и Новороссийском.

– Лучшего невозможно представить, – говорил Сергей Павлович, продолжая расхаживать из угла в угол, довольный тем, что строительство начнется не в Казахстане, а на Кубани. – Хорошо было сказано! Социализму не к лицу прятаться от опасности, он должен смотреть ей прямо в глаза. Это – настоящее, твердое слово!.. Это будет на весь мир! Вот как будет! – говорил он восторженно, точно совсем забыв о присутствии Веры Максимовны.

Она следила за ним, и ей становилось весело.

– Значит, Сергей Павлович, существующие лепрозории будут все до одного ликвидированы?

– Нет, это не значит. Некоторые, вероятно, закроются, некоторые – останутся, превратятся в чисто научные учреждения.

И он принялся подробно объяснять, как будут выглядеть, по его мнению, старые лепрозории после окончания строительства гиганта.

После вечернего чая в кабинете состоялось совещание, на котором Сергей Павлович поделился своими впечатлениями от съезда.

Доклад был оживленный и вызвал многочисленные вопросы. Затем Сергей Павлович принял доклад Лещенко по врачебной и Пыхачева – по хозяйственной части.

По докладу Пыхачева он внес несколько деловых замечаний и потребовал немедленно представить отчет об окороках. Пыхачев покраснел, замялся, пробормотал что-то об «излишках» и «порченности», но Сергей Павлович резко перебил его и тут же сделал завхозу строгий выговор. Выговор получил и Лещенко за то, что не принял мер в отношении Рогачева, как только тот принялся будоражить больных, подрывать дисциплину.

По поводу увоза Семеном Андреевичем детей Сергей Павлович не сказал ничего, только покусал губы, улыбнулся – очевидно, остался доволен таким вмешательством «шефа» во внутренние дела лепрозория.

Утром он потребовал в амбулаторию Рогачева и сказал ему спокойно, но твердо:

– Куда хочешь, батенька, уходи – на все четыре стороны, но у себя такого безобразия я не потерплю, нет! Вон, вон, и даже не проси… Чтоб и духу твоего тут не было… Ступай, братец, ступай – разговор кончен.

Вызвав санитара Чайкина, он тут же приказал ему произвести выселение Рогачева с тем, чтобы еще сегодня освободить лепрозорий от этого «безобразного человека».

Но Чайкину не пришлось принимать мер. К вечеру Рогачев сам собрал пожитки и «смылся», как рассказывала потом Ольга. Ему не дали никакой бумажки. Больной двор остался совершенно равнодушным к удалению этого беспокойного человека. Даже Косой и Колдунов примолкли и куда-то исчезли, отвернувшись от Рогачева в самую последнюю минуту. Только один Земсков остался верен ему до конца. Он проводил его верст за пять от лепрозория и вернулся удрученный.

Веру Максимовну ужасно удивило распоряжение Туркеева относительно Рогачева: как это так, взять да и выгнать прокаженного на все четыре стороны? Ведь Сергей Павлович поступил вопреки здравому смыслу. Ведь это, наконец, нарушение правил. Это означает – живи где хочешь, то есть иди к здоровым. Странно.

Как-то раз, набравшись храбрости, она спросила об этом Туркеева.

– Ну, конечно! – воскликнул он добродушно. – Выдумаете, что старик с ума спятил – прокаженного выгнал, да не как-нибудь, а «на все четыре стороны».

Вместо того, дескать, чтобы на страже стоять, он выбрасывает проказу к здоровым. К чему, дескать, тогда изоляция? Так?

Она заметно смутилась:

– Так.

Сергей Павлович вдруг задумался, промолчал: