Прокаженные. История лепрозория

– Нет, конечно, так не бывает в вашем положении. Никогда не бывает, – твердо и решительно заявил он. – Это хорошо, что вас изолировали почти сейчас же. Если такой срок вы благополучно выдержали, то теперь – аминь. – И подумал: «Милая моя девушка, и такие случаи бывали, когда через сорок два года заболевали – правда, случаи исключительные, но все же бывали».

– Теперь не вас, – сказал он, – а вы заразить способны каждого… здоровьем заразить, батенька… Да.

Она улыбнулась и вздохнула.

– И, вероятно, не один раз к врачам бегали? – засмеялся Туркеев. – У всех поди спрашивали – не больна ли, мол, проказой? И до сих пор осматриваете себя, отыскивая ее? А? – шутливо спросил он.

– Нет, – поспешно отвечала она. – Жалко только маму…

Когда доктор Туркеев лежал на диванчике, накрытый сатиновым стеганым одеялом, и начинал уже дремать, в комнату тихонько, в одних носках, вошел Семен Андреевич.

– Товарищ доктор, вы не спите? – прошептал он.

– Нет, батенька, а что?

Семен Андреевич подошел, опустился на диванчик.

– Сергей Павлович, вы мне скажете по правде? – прошептал он, и что-то тревожное было в его вопросе.

– Скажу.

– Это не опасно, если она поедет туда?

– Куда? – удивился Сергей Павлович.

– Туда, к вам, в лепрозорий.

– Не понимаю вас, мой дорогой шеф, – повернулся Сергей Павлович. – Что может быть там для нее опасного?

Семен Андреевич долго молчал.

– Извините меня, я, кажется, беспокою вас, – наконец сказал он.

– Сделайте одолжение, батенька!

– Я понимаю, что глупость несу, чушь, а думка такая все-таки есть.

– Вы-то не боялись, когда приезжали? – также шепотом спросил Туркеев.

– Я особь статья. Я ничего не боюсь. В себя-то я верю всегда. Я знаю: ко мне не прилипнет. Я в воде не тону и в огне не горю, – усмехнулся он. – А за нее почему-то боюсь… все кажется…

– Это оттого, что вы ее очень любите, и она стоит того.

– Может быть, и от того. А может быть, и от другого.

– Не понимаю, батенька, честно говорю – не понимаю, – почти громко сказал Туркеев, но Семен Андреевич тронул его за руку.

– Тише, товарищ доктор, а то она может услышать… А я хочу… Дело-то ведь в том… у нее мать…

– Ну и что ж, если мать?

– В том-то и дело. Никто не заражается, хоть и помногу лет живут с прокаженными, в лепрозории, а она на один день поедет – и готово… Вот чего я боюсь пуще всего… Она все время туда рвется – узнать о матери… А я под разными видами не пускаю. Боюсь… Как вы думаете?

Туркеев молчал, стараясь понять опасения Семена Андреевича.

– Так как же, товарищ доктор, опасно или не опасно ей туда ехать?

– Если так судить, батенька, – наконец сказал Туркеев тоном, не допускающим возражений, – то вспомните ее же слова: от всего того, что мы покупаем на рынке, можно заразиться любою болезнью. Она верно сказала: если так думать, то и жить не надо. Пустите ее. Пускай едет, пускай успокоится. Ведь она никогда не видела матери… Пусть хоть посмотрит места, где она жила, и то – утешение.

Семен Андреевич больше не стал расспрашивать Туркеева и, пожелав ему спокойной ночи, так же тихонько, как и пришел, удалился.

Туркеев проснулся от легкого шороха шагов. Открыл глаза. В щели ставень лез дневной свет. По комнате едва слышно ходила старушка, вытирала пыль. По видимому, было уже поздно.

Когда старушка ушла, Туркеев поднялся с постели, быстро оделся.

Ему стало почему-то неловко, что спал он в чужой квартире, когда мог спать дома, что он, может быть, стеснил людей. И неприятно стало еще от того, что жена может бог знает как подумать о его отсутствии.

7. Мнение постороннего человека

День был серый, унылый. То ли шел мелкий, неуловимый для глаза дождь, то ли лежал туман. Но идти было легче, чем вчера, в темноте.

«Может быть, это и так, – думал Сергей Павлович, вспоминая вчерашний разговор с женой. – По-своему она, разумеется, права. Но ведь чистейшее бабство! – вознегодовал он вслух. – „Весь город боится“. Какое мне дело до этого „всего города“! Плевать мне на него. Мало ли как и что думают и говорят дураки… Выходит, что я должен им потакать? Дудки!.. Но ей, конечно, скучно. Ей жить хочется… Жизнь течет, годы уходят… Да…»

У него мелькнула даже на одну минуту мысль – не переехать ли в самом деле в город? Но снова вспомнил Веру Максимовну, больной двор, сотню людей, для которых он в тысячу раз нужнее, чем для жены, вспомнил Сергей Павлович радостные глаза больных, когда он беседует с ними, и покрутил головой: «Нет, этого не будет. Вот только Машенька… Как же с Машенькой?»

И опять мелькнула мысль о переезде в город. «А что я здесь буду делать? – подумал он. – И куда я теперь годен, кроме как лечить проказу?..»

Он шел и раздумывал… Личная жизнь… Была ли когда-нибудь у него личная жизнь? Мысль эта пришла ему только сейчас впервые за много лет.

Прежде он никогда не думал о себе. Личная жизнь… – и с удивлением остановился: у него не было никогда личной жизни. Вся она отдана больным…