Проходящий сквозь стены

Услышав новость, мартенисты разбушевались пуще прежнего. Преподаватель английского кричал, что дело сфабриковали. Месье Ламбль, встав на цыпочки, призвал учеников пропустить Эскюэля, чтобы тот предстал перед судом преподавателей.

Все ожидали увидеть смягчившегося и раскаявшегося Эскюэля, но инспектор, обозленный издевательствами учеников, выступил в роли обвинителя. Твердым голосом и так высокомерно, что директор покраснел, он произнес:

— Ну хорошо, да, я стер слово. Я виноват. К чему эти крики и притворный гнев? Сплошное лицемерие… Вам известно, что рисунки дело рук Мартена.

Никто не сомневался в этом ни минуты! Даже господин Ламбль!

— Вы заблуждаетесь, — спокойно ответил преподаватель Мартена. — Речь не о вероятностях, а о доказательствах. Я вынужден констатировать, что у вас не только нет ни малейшего доказательства, но вы, кроме того, лжесвидетельствовали и сами сфабриковали дело, как только что заметил мой коллега, преподаватель английского. В связи с этим я считаю, что обвинение необоснованно и решение господина директора должно быть изменено.

Приер резко отпрянул, но не возразил. Чувствуя, что план мести, с помощью которого инспектор хотел восстановить справедливость, не срабатывает, Эскюэль потерял голову. Ему почудилось, что весь коллеж размалеван похабными рисунками, позорящими честь его жены. Он выхватил платок и в мгновение ока стер непристойную картинку вместе с надписью.

— У меня нет доказательств, но я из окна своего кабинета видел, как Мартен пишет на стене.

— Вы узнали его со спины? — спросил Ламбль.

— Да. Именно. Я узнал его со спины.

Преподаватели, впечатленные словами Эскюэля, крепко задумались. Однако Ламбль не унимался и лукаво предположил:

— Значит, господин инспектор с того же расстояния узнает со спины любых других четверых учеников, оказавшихся в кабинках?

Раздался протестующий шепот. Теперь испытание выглядело унизительным и неуместным.

— Простите великодушно, — настаивал Ламбль, — но речь идет о будущем двенадцатилетнего ребенка.

Шепот стих, однако лица по-прежнему выражали осуждение. Директор выглядел вымотавшимся, и, казалось, он был тут ни при чем. Взглядом Эскюэль искал поддержки начальства; не получив ее, он презрительно улыбнулся. Внезапная возможность облить презрением человека, перед которым инспектор всегда трепетал, вдохновила его.

— Давайте, — обратился он к Ламблю. — Я готов.

Эскюэль отдавал себе отчет в сложности испытания. Он оценил риск. Однако в тот момент, чувствуя себя более порядочным и благородным, чем коллеги, Эскюэль вдруг поверил в справедливость и непонятно почему понадеялся на благосклонную судьбу, которая, лишь только он откроет рот, шепнет ему на ухо имена четверых учеников. В сопровождении месье Ламбля и преподавателя английского Эскюэль вернулся в свой кабинет и подошел к распахнутому окну. Во дворе дети выстроились в две длинные шеренги по сторонам от туалета, чтобы не закрывать обзор. В глубине, в четырех кабинках, четверо мальчиков в коротких штанишках повернулись к зрителям спинами. Эскюэль даже не пытался их узнать. С закрытыми глазами, голосом до такой степени уверенным, даже дрожащим в предвкушении триумфа, он произнес:

— Слева направо: Ласпар, Муже, Равье и Лерийон.

Ламбль развернул бумажку со списком, сложенную в четыре раза и принесенную смотрителем интерната, и объявил:

— Вы ошиблись насчет всех четверых. Решение принято.

Без дальнейших комментариев Ламбль покинул кабинет, оставив Эскюэля мечтать у окна. Несколько минут спустя преподаватель уже глядел на последние парты меланхоличным взглядом.

— Мартен, прочитайте мне басню «Смерть и дровосек», — сказал он.

Мартен поднялся из-за парты, промямлил первые строчки и замолчал.

— Вы не выучили урок, — заметил Ламбль.

Двоечник посмотрел на учителя глупыми глазами и разразился добродушным смехом, искренним и заговорщическим.

— За невыученный урок останетесь после занятий на два часа, — сказал Ламбль. — И еще на два часа за смех без причины.

Ученик Мартен растерянно потоптался, сел, и в его мутном взгляде изобразилось безграничное удивление.

Перевод А. Петровой

Мертвое время