Проходимец (сборник)

Налетчики вяжут меня и Тони быстро и умело. Вся нижняя часть лица у нас обоих от ноздрей до подбородка и от уха до уха заклеена широкой лентой. Телефоны, бумажники, ключи изъяты. Нас поднимают. Тони, кажется, без сознания. Его поддерживают двое. Волосы Тони на затылке слиплись от крови. Один из бандитов выглядывает в коридор и делает остальным знак. Тони и меня перебежками проносят до двери, ведущей на пожарную лестницу. Мой номер на седьмом этаже. Но внизу мы оказываемся на удивление быстро. Ребята далеко не гиганты, но в отличной форме. Впрочем, с нами не церемонятся. Особенно с тяжелым Тони. На разворотах в узкой лестничной шахте его голова болтается из стороны в сторону и ударяется о стены. Во дворе гостиницы, прямо возле аварийного выхода – машина. С начала в направлении машины уносят Тони. Потом меня. Машина небольшая, седан. Шесть человек в ней не поместятся. Но это если в салоне. А если двоих разместить в багажнике – то все нормально. Тони занял почти все багажное место. Меня впихивают в то, что осталось. Крышка захлопывается. Полная темнота.

Мы с Тони упакованы в багажнике плотно, и я почти не чувствую тряски. Жарко и душно. К тому же приходится дышать одним носом. Если бы у меня был насморк, я бы, наверное, уже задохнулся. Жуткая смерть. Я пытаюсь просунуть язык между губами. Не получается – клейкая лента держит намертво. Я могу шевелить пальцами рук – это все мои двигательные возможности. Я мычу сквозь кляп. Тони не откликается. Жив ли он вообще? Мне кажется, что я слышу дыхание. Или, может быть, это мое собственное. Я все еще не могу поверить, что все это происходит наяву. Как в том анекдоте: плохая примета – ехать связанным, с кляпом во рту, в багажнике автомобиля, вечером, неизвестно куда. Кто бы мог подумать, что мне придется так путешествовать? И не в России начала девяностых, а в спокойном Гонконге несколько лет спустя после начала третьего тысячелетия.

Умные люди говорят, что пространство и время связаны между собой, что они – четыре измерения единого целого. Представить такое мне сложно. Но что-то в этом есть. В темноте, лишенный всех пространственных ориентиров, я постепенно утрачиваю всякую способность оценивать течение времени. Сколько мы уже едем? Десять минут? Час? Три? Мне начинает казаться, что тесный багажник и тьма – единственная реальность, которую я когда-либо знал, а вся предыдущая жизнь – бледное воспоминание, сон, от которого я только что пробудился и который вот-вот забуду.

Вдруг что-то меняется, я точно не могу сказать, что именно. Ах, вот в чем дело – мы остановились. Снаружи доносятся какие-то звуки. Воздух теплый и влажный, и все же такой свежий! Месяц и звезды на небе кажутся невыносимо яркими, приходится прикрыть глаза. Китайцы, перекидываясь отрывистыми мяуканьями, извлекают меня из багажника и куда-то тащат. Месяц и звезды снова пропадают. Я лежу на дощатом настиле. Вскоре волоком, как мешок с картошкой, затаскивают и Тони. Снова яркий свет, на этот раз от одной-единственной звезды – прямо в лицо. Человек с фонарем что-то говорит, и трое других исчезают в темный проем, разверстый за его спиной. Рысьи глаза, скользнув по Тони, останавливаются на секунду на мне. Фонарь гаснет. Ржавый скрип.

Однажды в Калифорнии, мы с приятелем и проводником спустились на веревке по отвесной стене в пещеру глубиной метров в девяносто. Чтобы показать, какая участь ждала золотоискателей сто пятьдесят с лишним лет назад в случае, если их лампы гасли, гид выключил освещение. Так я впервые ощутил абсолютную темноту. Я подносил руки к самому лицу, держал пальцы в миллиметре от глаз – и не видел ничего. Сегодня у меня такое ощущение уже второй раз за вечер. Кстати, в той пещере не было золота. Совсем.

Я пытаюсь издавать через кляп какие-то звуки. Тони не отвечает. Я перекатываюсь по полу как тюлень, надеясь, что веревки от этого ослабнут. Главное – не останавливаться, перевернувшись со спины на живот, а продолжать катиться, пока снова не окажешься на спине. Начинать движения из положения лицом вниз, без инерции, гораздо тяжелее. Кстати, неплохое упражнение, рекомендую. Оборота через три-четыре я упираюсь в стену. Качусь обратно. Снова стена. Веревки не подались. Я продолжаю кататься, пока не выбиваюсь из сил. Закрыты или открыты мои глаза, я не знаю. Разницы все равно нет никакой. Когда, наконец, приходит сон, в нем тоже совсем нет света. В этом сне – маленький, одинокий человек с потухшей лампой в чреве огромной пещеры, в которой вместо золота – стометровый слой сплошного, как тьма вокруг, ужаса.

Глава XXXIV. Свобода

Когда я просыпаюсь, тьмы больше нет. Где-то метрах в пяти впереди меня – узкая полоса света разрезает сумрак. Постепенно я начинаю различать голые кирпичные стены, пол из грубых неструганных и некрашеных досок и такой же потолок. Повернув голову назад и вбок, я вижу Тони. Он лежит на животе. Я замечаю какое-то движение. Мне кажется, он пытается перевернуться, что из такого положения, как я уже убедился, сделать непросто. Особенно для Тони, и не только по причине его комплекции: в то время как мои руки связаны впереди, его – заломлены назад. Надо помочь товарищу. Я качусь в его сторону. Столкновение придает Тони желаемое ускорение, и он оказывается на спине. Он мычит что-то сквозь свой кляп. Я отзываюсь. Вот и поговорили. Игры морских львов на пляже Пьедрас Бланкас, в общем. Очень хочется в туалет. Я терплю, сколько могу. Потом терпеть уже нет сил. Оказывается, ничего страшного. Вспомнил детство золотое, как говорил Райкин-старший. Мы сТони вместе и поочередно издаем звуки, стараясь, чтобы они были как можно громче. Кто-то же должен нас услышать. Нет, так мы с тобой будем мычать до морковкина заговения. Надо что-то делать.

В правом углу возле дверей – кусок фанеры, прислоненный к стене. Я подкатываюсь и головой откидываю фанеру в сторону. На полу, едва различимая в слое сухой грязи, лежит какая-то железка. Похоже на обломок полотна ножовки по металлу. С третьей попытки мне удается подцепить его пальцем. Резать веревку, связывающую запястья, очень неудобно. Амплитуда движения – меньше сантиметра. Лезвие почти совсем тупое. Веревка режется медленно. Кожа на кисти, куда полотно то и дело соскальзывает, гораздо податливее. Кровь делу не помогает: пальцы становятся скользкими и липкими. Пару раз я роняю лезвие. Сейчас вроде приноровился. Если так пойдет, часа через пол распилуем. Ну, вот и все. Ура! Собравшись с духом, я отдираю от лица ленту вместе с суточной щетиной. Экстремальная эпиляция, блин. Теперь режем веревки на ногах. Потерпи, Тони, дорогой, я уже иду.

– Ну, как ты? Как себя чувствуешь? – спрашиваю я, когда освобожденный от пут Тони уже сидит, привалившись спиной к стене.

– Честно говоря, мне бывало и получше, – отзывается Тони Мак-Фаррелл. – Но и хуже тоже бывало. Где мы? Как мы сюда попали?

– Не знаю, Тони, – я рассказываю ему в двух словах о событиях прошлой ночи, которые не успели зафиксироваться в его памяти.

– Так… Пока ясно одно – на самолет сегодня мы вряд ли успеем. Как ты думаешь, считается ли по правилам «Юнайтед Эрлайнз» похищение и насильственное удержание уважительной причиной для обмена билета опоздавшему пассажиру? – Тони все-таки практичный человек.

– Ой, не знаю, Тони. С нынешними-то ценами на горючее, я бы не поручился, – отвечаю я.

– Кто эти люди? Как долго нас здесь будут держать? Что им нужно? – на лице Тони скорее выражение озадаченности, чем страх.

– Это все хорошие вопросы, Тони. Но у меня есть еще лучше: как нам отсюда выбраться?

Мы исследуем нашу тюрьму. Кирпичи в стенах лежат плотно. Доски на полу прибиты гвоздями, судя по размеру шляпок – длинными. Голыми руками не оторвешь. Возле потолка – небольшое вентиляционное отверстие. Двери железные, двустворчатые. Скорее даже ворота, чем двери. Через узкую, не более двух сантиметров щель между створками можно различить по петле, наваренной с каждой стороны. Между петлями – перемычка, наверно дужка навесного замка. Судя по толщине дужки, замок – то, что называется амбарный. Такие замки у нас в городе молодожены вдень свадьбы вешают на чугунную решетку моста, а ключ выбрасывают в речку. На одном из замков, может быть, еще можно разобрать гравировку «Алена и Павел». Там, где была дата – давно ржавое пятно.

Тони и я налегаем на дверь всем весом. Пинаем ее ногами. Замок держит крепко. Ворота даже почти не гремят. Мы смотрим в щель между створками: какие-то кусты и серое небо сверху. Мы кричим туда, в наружный мир: «На помощь! Помогите!» Мир нам не отвечает.

Тони вдруг отпускает дверь.

– Пить-то как хочется. И ссать. Не знаю, чего больше. Ты уж, Павел, прости, – он отходит в дальний угол и мочится на пол.

– Я пропустил уже два укола, – говорит он, вернувшись. – И с часу дня вчера ничего не ел. Потом стресс. Хреново для обмена веществ. А у нас тут нет даже воды.

– Ничего, Тони. Мы же с тобой умные, что-нибудь придумаем.

– Ты знаешь, – говорит Тони, – даже в этом кошмаре должна быть какая-то логика. Но я ее не вижу. Не вижу, Паша. Чену и Вонгу, с какой бы мафией они ни были связаны, наше похищение и заключение в этот сарай ничего не дает.

– Как сказать. Их люди сейчас, наверное, узнают много интересного, лазя по файлам в наших компьютерах и по бумагам.

– Да нет же! – вдруг раздражается Тони. Он почти кричит на меня, чего никогда раньше не было. Я замечаю, что его лицо приобрело синевато-белый оттенок. – Компьютеры и бумаги – это дело десятое. Главная информация – вот здесь! – Он бьет себя пальцем по лбу. – И стереть ее с этого диска можно только одним способом. Если они решились на такое, то живыми мы им никак не нужны. Нас еще вчера должны были утопить, как котят. Ты понимаешь или нет?!

Тони Мак-Фаррелл рассуждает как всегда здраво, хотя и эмоционально. Я не спорю, в действиях наших похитителей есть некоторая непоследовательность. Но если бы ее не было, где бы мы с тобой сейчас были, Тони?

– А может, они с нами договориться попытаются? Взятку предложат? Ну, попугали, показали, что ребята они серьезные, а сейчас и поговорить можно, как деловым людям. После дубинки – можно и морковку показать, как говорится.

Тони тяжело опускается на пол и опирается спиной о стену. Видно, что так ему гораздо легче разговаривать.

– Может быть, – отзывается он. – Но только откуда они вообще знают, что у нас есть опасные для них сведения? А что, если мы ничего особенного не нашли? Приехали, понюхали воздух для вида, переложили бумажки с места на место и уехали восвояси, как делают девяносто девять процентов ревизоров? Зачем им так светиться? Нет, тут что-то не так. Как же пить-то хочется, черт возьми!

– Так, не так, – я тоже начинаю терять терпение. – Какая разница, Тони? Чего гадать-то! Если сейчас сюда явятся веселые ребята и пристрелят нас к черту, тебе что, легче станет? Зато все будет логично, как ты любишь.

Тони молчит, тяжело дыша.

Итак, еще раз, что мы имеем? Мы имеем прочный сарай или гараж, с железными воротами на тяжелом замке и деревянным полом. Технические характеристики строения не позволяют выбить дверь, разломать стены или сделать подкоп. Из инструментов мы имеем тупой обломок пилы по металлу. Как там говорят ваши блядские американские гуру, Тони? Делай как можно больше, используя то, что имеешь? Ну что ж, попробуем.

Если просунуть обломок ножовочного полотна в щель между дверьми, то последние сантиметра полтора достают до дужки замка. Пойдем по стопам Шуры Балаганова. Я скребу и скребу тупым лезвием по толстенной железяке. К тому времени, когда я больше не могу, на дужке замка появляется несколько царапин, одна из которых только самую малость поглубже других. На больших и указательных пальцах обеих рук пузыри мозолей успели вздуться и лопнуть. Потом лезвием водит Тони. То и дело он отходит в угол мочиться. Откуда в нем столько воды? Мы же ничего не пили уже почти сутки. Пилить можно только стоя. Тони шатает из стороны в сторону. Он бормочет что-то невнятное. Когда я подхожу посмотреть, как идут дела, я вижу, что последние минут двадцать он пилит не замок, а петлю на воротах.

– Хватит, Тони, ты молодец. Пойдем, я тебе помогу. Вот так. Ты посиди тут пока, дорогой, отдохни. А я поработаю. Ты не беспокойся, Тони. Все будет хорошо. Вот увидишь. Потерпи. Потерпи, Тони. Уже скоро.

Через какое-то время ко мне приходит второе дыхание, как к марафонцу. Монотонность работы перестает утомлять, боль в пальцах проходит. Я не чувствую голода или жажды. Появляется сноровка. Водя лезвием, я почти не промахиваюсь. Насколько можно различить в начавших сгущаться сумерках, запил заметно углубился. Сколько еще осталось – я не вижу.

Тони сидит у стены и смотрит на меня потухшими глазами, время от времени облизывая растрескавшиеся губы и повторяя: «Этого не может быть… Павел… Это невозможно… Это невозможно…» Я чувствую его оловянный взгляд у себя на затылке.

– О чем это ты, Тони? Что невозможно?

Тони не отвечает. Его желудок сводят спазмы, он кашляет, издает такие звуки, как будто его тошнит. Я бросаю лезвие, бегу к нему, стараюсь помочь, не дать ему захлебнуться. Вместо рвоты изо рта длинными вязкими нитями выпадают слюни. Я вытираю его лицо рукой. Какой странный запах… Как ты, Тони? Прошло? Ну, вот и хорошо. Давай, ложись, отдохни. Тебе так легче будет. Я иду обратно к воротам, долго ищу впотьмах лезвие, нахожу, продолжаю пилить. Дыхание Тони становится очень частым. Больше его не тошнит. И он уже не бредит. Просто дышит быстро и мелко.

Когда наступает ночь, я все скребу тонкой пластинкой, уже не видя, попадаю ли я в запил или нет, и повторяя: «Потерпи, Тони. Потерпи. Уже скоро… Скоро…» Капли пота скатываются мне прямо в рот. Они необыкновенно соленые и противные, как океанская вода. Я присяду. Чуть-чуть отдохну и снова за работу. Боже мой, как приятно посидеть, привалившись спиной к прохладной стене. Я только на минуточку…