Прокламация и подсолнух

Симеон завел его в контору, успев увидеть, как исчезла в дверях общей комнаты несколько озадаченная мордаха Штефана. Купец пыхал гневом, точно перекипевшая джезвэ[47] на песке, и недоумевающий Симеон не сразу вытянул из него суть жалобы. А вытянув, матюкнулся мысленно от всей души: ну, Гицэ! Ну, поганец! Да лучше бы докладывался, что там было между его приходами и уходами! Ну, козлина усатая, ну, только попадись!

Вслух же сказал твердо:

– А и с чего ты взял, почтенный, что это кто-то из моих к твоей дочке лазил? Мои ребята – народ служивый, и сам вчера видел – забот у них хватает, не до баловства.

Обозленный купец зафыркал в бороду:

– Да как же не твои, если оно в форме и сюда побежало?! Это что ж за служба – по ночам в окошки лазить?!

Симеон мысленно поклялся спустить с Гицэ не одну, а все пять шкур. Бестолочь, далась ему та дочка! Теперь-то вспомнил: немочка и правда была хороша. Вся кругленькая, мягкая и беленькая, с кренделями светлых кос на затылке, как немочке и положено. И в поездке, видать, девка была по первому разу, потому что спрашивала все, забираясь отцу под руку, стреляла любопытными синими глазищами и теребила косынку из дорогого кружева на полной груди. Документы у купца проверял Йоргу, Симеон, занятый больше товарами немца, чем им самим, особо не приглядывался, кто там крутится с другой стороны кареты. Надо было тогда сообразить, что Гицэ смазливой мордашки сроду не пропустит! Но сдурел он, что ли – полезть к купеческой дочке в окошко на постоялом дворе? Что снасильничать хотел, как купец разоряется, Симеон, конечно, не верил – не про Гицэ это вовсе, на него девки и без того вешаются, да он и больше ценит их внимание да приключения, чем собственно девку...

Но обвинение серьезное, допрыгался-таки козлик, под петлю подставился. Очумел, что ли, от неземной красоты?

Симеон вышел на галерейку, придерживая купчину за руку.

– А ну построиться всем! – гаркнул на весь двор. За Гицэ он был спокоен – не высунется, наверняка успел расспросить Штефана о причинах скандала, если не признал «сурового батьку» по одному голосу...

Не занятые в карауле пандуры озадаченно выбрались из разных щелей, построились во дворе.

– Опознаешь, почтенный – забирай, – великодушно сказал Симеон. – Я такой дряни на заставе не держу. А потому среди моих ты его напрасно ищещь! Только уж смотри хорошенько, облыжного поклепа я тоже на своих людей взводить не позволю!

Купец ходил вокруг мужиков, разве что не на зуб пробуя каждого. Но Симеон был спокоен: у Гицэ-то морда приметная, хороша да молода. А построились, как на подбор, уже давно сивоусые дядьки, кто увечный, кто и вовсе в годах. Молодежь-то вся по деревням разбрелась, Макарку услали. Штефан, кстати, тоже не выбрался, а купец, гад, его приметил, оказывается...

– А кто в казармах остался? – подозрительно спросил он.

– Мальчишка один, полы там моет, – твердо ответил Симеон. – Ты его видал. Так он у меня пока форму не носит, а твой обидчик, говоришь, в форме был. Хотя с формой ты тоже обознаться мог, ночь ведь была, почтенный? А здесь старые военные мундиры, почитай, имеются через дом да в каждом доме. И в Трансильвании, кстати, тоже пограничники есть, и румын среди них хватает, и форма похожая. Так что ты ежели обидчика найдешь – смело меня зови, мне по должности положено грести всякого, кто границу без документов переходит. Но, скорее, это кто-то из местных.

Купец пофыркал еще и убрался, а Симеон, пылая праведным гневом, взлетел по галерее. Штефан поднял голову от подсолнуха, сплюнул шелуху на только что вымытый пол.

– Ушел он, капитан? – и фыркнул, поганец, залился хохотом. – Гицэ, вылезай! Похоже, ты нас с Макаркой на конюшне надолго заменишь!

– Молчать! – гаркнул Симеон, закипая, пока из-под дальнего топчана выбирался переконфуженный Гицэ. – Баран сущеглупый! Последние мозги растерял, в бога, мать и портки Спасителя!..

Пока Симеон изливал душу, в избу набились все, кто был на дворе. При особо заковыристых оборотах даже хмыкали уважительно, а когда Симеон сгоряча перемешал немецкую брань с родной – Гицэ ощутимо дернулся, видать, припомнив вчерашнее, а Штефан восхищенно ахнул у локтя.

– Скажи спасибо, что я в петлю тебя, дуболома, не сунул, – договорил Симеон, выдохшись. – А теперь объясняй, какой дьявол тебе голову охмурил, что ты к девке насильно полез!

Гицэ возмутился:

– Я?! Да ты сдурел, капитан?! Или этого купчину послушался? Выдавай на расправу, ежели думаешь, что я мог на такое решиться!

– Не мог, точно, – вполголоса добавил сзади Мороя, в отличие от Гицэ, до сих пор встревоженный.

Ободренный поддержкой, Гицэ гордо задрал подбородок.

– Она мне сама предложила! Я по-немецки ведь шпрехаю хоть малость, так она меня и спросила, далеко ли тут постоялый двор-то. Так я ответил и смотрю – она глазищами так и стреляет, так и стреляет! Ну и пожалел в шутку, что окошко ее признать нельзя будет. А она...

– Ну-ну, ври дальше, – разрешил кто-то из пандуров, посмеиваясь.

– Да не вру я! – рявкнул Гицэ. – Даже Йоргу сказал, что мужу этой немки не позавидуешь!