Проклятая игра

За все годы пристрастия к белому ей ни разу не пригрезился образ, который был бы так внешне добродушен и в то же время заряжен угрозой. Это древо не принадлежало ей. Она произвела это не из собственной головы. Оно принадлежало кому-то, кто был здесь до нее: Архитектору, без сомнения. Он показал это зрелище папе, и его отголоски еще звучали.

Карис попыталась отвернуться и посмотреть на дверь, но ее глаза были прикованы к древу. Она не могла отвести взгляд. У нее сложилось впечатление, что цветение усиливается, словно распускаются новые бутоны. Пустота древа – его ужасная чистота – заполняла ее глаза, белизна застывала и густела.

А потом где-то под этими качающимися отяжелевшими ветвями зашевелилась чья-то фигура. Женщина с горящими глазами подняла разбитую голову, обратив лицо в сторону Карис. Ее присутствие вернуло тошноту. Карис почувствовала слабость. Сейчас не время терять сознание. Только не сейчас, когда ветви ломятся от цветов, а женщина под древом выходит из укрытия и направляется к ней. Она была прекрасна, эта женщина, и привыкла к чужому восхищению. Но вмешался случай. Тело было жестоко искалечено, красота испорчена. Когда наконец она вышла из укрытия, Карис узнала ее:

– Мама.

Эванджелина Уайтхед раскрыла объятия, предлагая обнять дочь так, как никогда не обнимала при жизни. Неужели после смерти она открыла в себе способность любить и быть любимой? Нет. Немыслимо. Распростертые объятия были ловушкой, Карис знала это. Если она поддастся им, древо и его Архитектор получат ее навсегда.

В голове у нее стучало, но она заставила себя отвести взгляд. Ее конечности были как желе; она задавалась вопросом, есть ли у нее силы двигаться. Она неуверенно повернула голову к двери и, к своему удивлению, увидела, что дверь распахнута настежь. Засов был сорван, дверь распахнули.

– Марти? – спросила она.

– Нет.

Она снова повернулась, на этот раз налево. Убийца собак стоял не более чем в двух ярдах от нее. Он отмыл руки и лицо от пятен крови, и от него сильно пахло духами.

– Со мной ты в безопасности, – сказал он.

Она снова посмотрела на древо. Оно растворялось, его иллюзорная жизнь рассеивалась из-за вмешательства толстяка. Мать Карис, все еще раскинув руки, истончалась. В последний момент, перед тем, как исчезнуть, она открыла рот и извергла на дочь струю черной крови. Затем древо и его ужасы исчезли. Там были только пар, плитка и человек с собачьей кровью под ногтями, стоящий рядом. Она не слышала, как он ворвался внутрь: грезы у древа приглушили внешний мир.

– Ты кричала, – объяснил он. – Я слышал, как ты кричала.

Она этого не помнила.

– Мне нужен Марти, – сказала она ему.

– Нет, – вежливо ответил он.

– Где он? – спросила она и сделала слабое движение к открытой двери.

– Я сказал – нет! – Толстяк преградил ей путь. Ему не нужно было прикасаться к ней. Одной его близости достаточно, чтобы остановить ее. Она подумала о том, чтобы проскользнуть мимо него в коридор, но как далеко она сможет уйти, прежде чем он поймает ее? Когда имеешь дело с бешеными собаками и психопатами, есть два основных правила. Первое: не беги. Второе: не показывай страха.

Когда он потянулся к ней, она постаралась не отпрянуть.

– Я никому не позволю причинить тебе боль, – сказал он. Он провел подушечкой большого пальца по тыльной стороне ее ладони, нашел там капельку пота и смахнул ее. Его прикосновение было легким как перышко и ледяным.

– Ты позволишь мне присмотреть за тобой, милашка? – спросил он.

Она ничего не ответила; его прикосновение ужаснуло. Уже не в первый раз за сегодняшний вечер она пожалела о своих экстрасенсорных способностях: еще никогда не испытывала такого отчаяния от прикосновения другого человека.

– Я бы хотел сделать так, чтобы тебе было уютно, – продолжил толстяк. – Разделить… – Тут он замолчал, словно забыл роль. – …твои секреты.

Она посмотрела ему в лицо. Мускулы на его челюсти трепетали, когда он делал свои предложения, нервничая, будто подросток.

– А взамен, – предложил он, – я открою тебе свои секреты. Хочешь посмотреть?

Он не стал дожидаться ответа. Его рука нырнула в карман испачканного пиджака и вытащила оттуда несколько бритв. Их края блестели. Это было слишком абсурдно: как ярмарочное представление, но без броских вывесок. Клоун, пахнущий сандалом, готов съесть бритвы, чтобы завоевать ее любовь. Он высунул сухой язык и положил на него первое лезвие. Ей это не нравилось: бритвы заставляли ее нервничать, и так было всегда.

– Не надо, – сказала она.

– Все в порядке, – сказал он ей и с трудом сглотнул. – Я последний из племени. Видишь? – Он открыл рот и высунул язык. – Нету.

– Поразительно, – сказала она. Не соврала. Это было омерзительно и вместе с тем необычно.

– Это еще не все, – сказал он, довольный ее реакцией.

Лучше позволить ему продолжать странное представление, рассудила она. Чем дольше он будет показывать ей свои извращения, тем больше шансов, что Марти вернется.

– А что еще ты можешь делать? – спросила она.

Он отпустил ее руку и начал расстегивать ремень.

– Сейчас покажу, – ответил он, расстегивая пуговицы.