Проклятая игра

платьем на ней ничего не было; соски казались нарумяненными, словно готовясь к открытию. Куртсингер зааплодировал; Оттавей и Уайтхед присоединились к нему с хором ободряющих замечаний.

– А ты как думаешь? – спросил Куртсингер у Марти. – Она в твоем вкусе, да? И у нее все естественное, да, лапочка?

– Хочешь пощупать? – предложила Эмили. Она сбросила блузку и теперь была обнажена до пояса. – Давай, – сказала она, беря руку Марти и прижимая ее к своей груди, двигая ею так и этак.

– О да, – сказал Куртсингер, хитро глядя на Марти. – Ему нравится. Я точно знаю, что ему нравится.

– Конечно, нравится, – услышал Марти голос Уайтхеда. Его взгляд, не слишком сосредоточенный, скользнул в сторону старика. Уайтхед встретился с ним взглядом: в его полуприкрытых глазах не было ни веселья, ни возбуждения. – Продолжай, – сказал он. – Она вся твоя. Вот для чего она здесь.

Марти услышал эти слова, но не смог понять их смысла. Он отдернул руку от тела девушки словно ошпаренный.

– Иди к черту, – сказал он.

Куртсингер встал.

– Не порти нам настроение, – упрекнул он Марти. – Мы только хотим посмотреть, из чего ты сделан.

Сидевшая за столом Ориана снова начала смеяться, но Марти не был уверен, над чем именно. Двоскин стучал ладонью по столу. Бутылки подпрыгивали в такт.

– Вперед, – сказал Уайтхед Марти. Все смотрели на него. Он повернулся к Эмили. Она стояла в ярде от него и возилась с застежкой юбки. В ее эксгибиционизме было что-то бесспорно эротическое. Брюки Марти

сделались тесными, голова тоже. Куртсингер положил руки на плечи Марти и попытался стянуть с него пиджак. От ритма, который Двоскин – а теперь и Оттавей – отбивали по столу, голова Марти закружилась, словно в танце.

Эмили справилась с застежкой, и юбка упала к ее ногам. Без всяких подсказок она стянула трусики и теперь стояла перед собравшейся компанией, одетая только в жемчуга и туфли на высоком каблуке. Обнаженная, она выглядела достаточно молодо, чтобы оказаться малолеткой: четырнадцать, самое большее пятнадцать. Кожа у нее была кремовая. Чья-то рука – Ориана, подумал он, – массировала эрекцию Марти. Он полуобернулся: это была вовсе не она, а Куртсингер. Он оттолкнул руку. Эмили подошла к нему и начала расстегивать рубашку снизу вверх. Он попытался встать, чтобы что-то сказать Уайтхеду. Слов еще не было, но ему очень хотелось их найти и сказать старику, какой он плут. И не просто плут: он – подонок, грязный подонок. Вот почему его пригласили сюда, напоили вином и грязными разговорами. Старик хотел видеть его голым и в охоте.

Марти снова оттолкнул руку Куртсингера: прикосновение было ужасно умелым. Он посмотрел через стол на Уайтхеда, который наливал себе еще один бокал вина. Взгляд Двоскина был прикован к наготе Эмили, Оттавея – к Марти. Оба перестали хлопать ладонями по столу. Взгляд адвоката говорил сам за себя: он был болезненно-бледен, на его лице выступил пот предвкушения.

– Давай, – сказал он, прерывисто дыша, – давай, возьми ее. Дайте нам шоу на память. Или у тебя нет ничего, что стоило бы показать?

Марти понял смысл слишком поздно, чтобы ответить; голый ребенок прижимался к нему, и кто-то (Куртсингер) пытался расстегнуть его брюки. Он сделал последний неуклюжий выпад, пытаясь сохранить равновесие.

– Прекратите, – пробормотал он, глядя на старика.

– В чем проблема? – беспечно спросил Уайтхед.

– Шутка окончена, – сказал Марти. Рука в штанах потянулась к его эрекции. – Отвали от меня на хрен! – Он оттолкнул Куртсингера с большей силой, чем планировал. Здоровяк споткнулся и упал на стену. – Да что с вами такое, люди? – Эмили отступила от него на шаг, чтобы не быть задетой взмахом руки. Вино бурлило у него в животе и горле. Брюки торчали спереди. Он знал, что выглядит нелепо. Ориана все еще смеялась: только она, Двоскин и Стефани. Оттавей молча смотрел на него.

– Никогда раньше не видели гребаный стояк? – прорычал он всем.

– Где твое чувство юмора? – спросил Оттавей. – Мы просто хотим представление. В чем беда?

Марти ткнул пальцем в сторону Уайтхеда.

– Я доверял тебе, – сказал он. Это были все слова, какие он смог найти, чтобы выразить свою боль.

– Тогда это ошибка, не так ли? – заметил Двоскин. Тон был такой, словно он разговаривал с идиотом.

– Заткнись на хрен!