Проклятие или дар

Отсчитав шесть пятидесятифунтовых бумажек, он протянул их Лысому Джиму. Тот задумчиво посмотрел на деньги, но не шевельнулся. По лбу Оуэна побежала струйка пота.

– Ну что ж, – сказал наконец подрядчик, – хозяйка будет рада пообедать в ресторане. – Он ткнул пальцем в сторону пролома: – Имей в виду, когда я вернусь, этого здесь быть не должно.

Сунув деньги в задний карман комбинезона, он направился к двери, грохоча башмаками по доскам. На пороге он остановился и добавил:

– Тэдди… Тадеус Ограм, который держит «Гадючий Узел». Его семейка знает обо всем, что здесь было со времен Потопа. Возможно, ему что-то известно о…

И он кивнул головой в сторону проблемы.

Оуэн смотрел на пылинки, танцующие в солнечных лучах, проникавших в нишу и проходивших сквозь черепа – в пустых глазницах будто снова засверкали глаза. Он почувствовал, как по коже бегут мурашки. Черные щели между пожелтевшими зубами насмехались над ним.

– Я все улажу, – пообещал он.

Лысый Джим вышел из дома, и Оуэн услышал, как он подзывает Роджера и Длинного Джима. Зазвучали голоса, захлопали двери, автомобили покатили по длинной аллее к главной дороге.

Оуэн подошел к тому месту, где Лысый Джим оставил молоток и принялся обрабатывать края бреши, отчаянно ругаясь при этом – стравливая пары.

Когда отверстие расширилось настолько, что через него можно было вытащить клетку, он запыхался. С трудом протиснулся в замкнутое пространство, зацепил согнутыми пальцами острые края металлической решетки, попытался поднять ее и вытащить в неровный пролом, упираясь ногами в нижнюю часть панели.

Остаток стены с грохотом рухнул, Оуэн упал лицом вперед в нишу, на клетку, и столкнул ее со стола.

Он весь оказался в нише, ударился лицом и грудью об острый край клетки. Из глаз посыпались искры. Черепа под ним весело стучали друг о друга как бильярдные шары.

Оуэн вскрикнул от страха и боли, затхлый запах прошлого века и несвежих тайн попал в его легкие. Придя в ярость, он вскочил, размахивая руками и ругаясь на чем свет стоит.

– Ну, как всегда, черт бы все побрал! – заорал он, вытаскивая клетку из пролома, и с грохотом швырнул ее на землю… Несколькими энергичными пинками он отпихнул отвратительный предмет к противоположной стене. Черепа внутри клетки переместились, и он увидел на полированной кости россыпь красных капелек.

По его лбу что-то стекало. Видимо, он порезался. Он прикоснулся ко лбу, увидел на пальцах ярко-алую кровь, и его старая фобия вновь ожила. Грудь сдавило, ноги стали как огромные переваренные макаронины.

Нужно было срочно выйти на воздух.

Оуэн сделал несколько неуверенных шагов к двери и потерял сознание.

* * *

Очнулся он уже в сумерках, от боли.

Осторожно ощупал предплечья, пошевелил ладонями, которые приняли на себя его вес при падении: кости целы, небольшие ссадины, но, к счастью, ни растяжений, ни переломов. Оуэн сел. Ступни и ноги были в полном порядке, однако лоб пульсировал от мучительной боли, и правая ключица тоже подавала сигналы бедствия. Осторожно прикоснувшись к виску, он нащупал запекшуюся ранку. Несколько раз глубоко вздохнул, со свистом втягивая воздух, и почувствовал, как его охватывает знакомый ужас, а вместе с ним отвращение к собственной слабости. Хлынул поток неприятных воспоминаний: о том, как младшая сестра Поппи защищала его в школе от хулиганов, узнавших, что Оуэн падает в обморок от любого пореза; о том, как он избегал конфликтов, прячась и прикидываясь больным; как превратился в циничного мелкого подлеца, научившегося передразнивать других и откалывавшего идиотские шутки, чтобы рассмешить приятелей; как подростком безжалостно издевался над Поппи, изводил ее, чтобы она стала такой же слабой, как он.

Обхватив голову руками, он негромко застонал, потому что воспоминания причиняли больше боли, чем ссадина. Наконец, отвернувшись от прошлого, он обратился к настоящему.

Комната тонула в глубокой тени, весь мир словно погрузился в сиреневую тишину. Птицы уже исполнили ежедневную песню прощания с солнцем.

Оуэн посмотрел на брешь в стене, черное пятно, из которого, казалось, в комнату льется тьма. Он не знал, что полагается чувствовать при сотрясении мозга, но готов был предположить, что именно это с ним и случилось. Эти два слова всегда производила на него неприятное впечатление, особенно когда их произносили по телевизору озабоченные доктора, светя карманным фонариком в глаза потерпевшим.

Опираясь на колено, он попытался плавно встать. Комната накренилась и расплылась, и он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Клетка оставалась в тени, видно было только светлый отблеск на решетке.

Салфетка с черепом, хмуро подумал Оуэн, странный смешок защекотал во рту, но так и не вырвался наружу, не нарушив душную тишину.