Проклятие Раду Красивого

"Мехмед говорит, что любит, а сам уже думает о том, как разлюбит", — насупился я и сам себя не понимал. До прочтения стихов мне было грустно ощущать себя брошенным, и вот обо мне вспомнили, а я опять испытывал недовольство — теперь уже оттого, что со мной не расстались окончательно.

Помнится, я мечтал о том дне, когда мы с султаном расстанемся, а теперь стало ясно, что расставание произойдёт не вдруг. Султан ясно давал понять, что огонь в сердце сменится пеплом отнюдь не завтра, и это предвещало мне много неприятных минут.

Сделавшись румынским государем, я должен был, по меньшей мере, раз в год ездить в Турцию и там, конечно, по старой памяти делить с Мехмедом ложе. Я и раньше предполагал, что так придётся делать. Правда, начал сомневаться, что придётся, когда Мехмед отгородился от меня Дунаем, но нынешние стихи не оставили сомнений — Мехмед не отпускает меня, а просто придумал себе новую игру, которая подпитывает его поэтическое вдохновение.

Игра называлась "Расставание с возлюбленным", а длиться могла три года, пять лет или дольше. Мехмед стал бы восклицать: "Ах, мой мальчик, ты далеко от меня. Как болит моё сердце!" Но если вместо сердечной боли султан почувствовал бы зуд в том месте, которое называл корнем всех зол, то сразу же отправил бы мне повеление приехать, и я — несмотря на то, что в стихах Мехмед говорил о расставании навек — стал бы приезжать снова и снова для султанских прихотей. Это только в стихах Мехмед неизменно называл себя моим рабом, а на самом деле повелевал мной все одиннадцать лет, что мы были вместе.

Я в очередной раз вспомнил, что привязанность султана не давала мне никаких выгод. Это подтверждали условия моего восшествия на румынский престол, обговоренные мной и Мехмедом ещё до его отъезда за Дунай.

Если я являлся господином султанского сердца, то почему султан не уменьшил сумму дани, которую я должен был платить в Турцию вместо моего брата? Влад не пользовался особым расположением Мехмеда и платил десять тысяч золотых, а мне, обласканному вниманием, почему-то повелели платить двенадцать. Вот она — так называемая любовь Мехмеда! Вот, во что мне обходились его стихи и страстные клятвы!

* * *

Единственное, что мешало мне совсем впасть в уныние, это надежда на то, что мой брат скоро объявится, прогонит Махмуда-пашу, а я смогу присоединиться к людям моего брата. "Если я не стану государем, то и дань платить не придётся, и к Мехмеду ездить не придётся, — повторял я себе. — Влад меня защитит, а если не простит и не защитит, то пусть лучше убьёт. Пусть".

Однако о Владе по-прежнему ничего не было слышно. Мехмед и Исхак-паша с большей частью армии ушли, противоположный берег Дуная опустел, а мне оставалось смотреть на эту пустоту и ощущать такую же пустоту в сердце. Ночами я не спал, потому что отвык спать — лишь смотрел на луну, которая только-только начала убывать.

Так прошли несколько дней. Махмуд-паша не приглашал меня к себе, чтобы объявить что-нибудь важное, и тогда я отправился к великому визиру за новостями сам. Наверное, следовало раньше так сделать, но я слишком привык, что меня приглашали, и не подумал, что великий визир — всё-таки не султан, и поэтому будет обращаться со мной иначе.

Шатра у Махмуда-паши по-прежнему не было. Сейчас великий визир расположился в доме некоего рыбака — на изгороди до сих пор висели сети! — но устроился удобно, если судить по походным меркам. Как и все здешние постройки, дом был мазанкой с белыми стенами и высокой соломенной крышей. Внутри казалось весьма просторно, тем более что всю прежнюю мебель вынести, настелили ковров на пол, накидали подушек.

Окна были распахнуты из-за жары. За ними виднелась река, и я ясно ощутил уже знакомый мне свежий запах речной воды, смешанный с лёгким запахом живой рыбы. Неизбывного запаха гари здесь совсем не чувствовалось. "Эх, да я бы и сам не отказался от такого жилища! — подумалось мне. — Так надоел душный шатёр". Если б я мог, то поменялся бы с Махмудом-пашой, но обмен получился бы неравный. Размеры моего шатра заметно уступали размерам этого дома. Зажиточный, наверное, здесь жил рыбак.

Великий визир сидел посреди комнаты на коврах перед красивым резным столиком. Рядом стоял открытый сундук, в котором лежали чистые листы и чьи-то письма. На столике также лежала стопка листов, а ещё я заметил чернильницу, связку тростниковых палочек для письма, которые в Турции употреблялись вместо перьев, и ножик для очинки.

Одна из палочек была у Махмуда-паши в руках. Великий визир торопливо, пока не капнули чернила, положил палочку острым кончиком на край чернильницы и освободившейся правой рукой сделал знак своему секретарю, сидевшему рядом на коврах, удалиться.

— Рад видеть тебя, Раду-бей, — сказал великий визир, кивком отвечая на мой поклон. — Ты пришёл ко мне с советом или просьбой? Я всегда готов помочь тебе.