Проклятие Раду Красивого

— Может быть, — великий визир недовольно пожал плечами, потому что очень не хотел вспоминать о той ночи. — Однако основное занятие крестьян — не война. Основное их занятие — кормить страну. Настало время сбора урожая, поэтому твой брат оказался вынужден отпустить крестьян по домам. Если не собрать урожай, будет голод.

— Значит, теперь мой брат может надеяться только на своего союзника Матиуша?

— Я бы на месте твоего брата не надеялся, — улыбнулся великий визир.

* * *

Меж тем состоялось моё помазание на трон. Церемонию провёл греческий митрополит, приехавший из Истамбула, бывшего Константинополиса, нарочно по поручению султана. Ещё девять лет назад Мехмед, завоевав столицу православного мира, решил не трогать православное духовенство, которое там находилось, а взамен хотел время от времени получать помощь в затруднительных ситуациях вроде той, которая возникла в Румынии. Меня следовало помазать на трон, а для этого нужен был церковный иерарх рангом не ниже митрополита. Вот почему митрополит приехал в Букурешть из таких далей.

Митрополита звали Иосиф. Он оказался сухопарым стариком с крючковатым носом и седой бородой, которая выглядела белой, когда он предстал передо мной в своих повседневных чёрных монашеских одеждах. А вот во время богослужения, когда Иосиф надел расшитые золотом ризы, его борода как будто стала грязно-серой. Я никак не мог отделаться от этой мысли во время помазания. Мне хотелось сказать: "Может, сходишь, прополощешь где-нибудь бороду, а затем продолжим?"

Я знал, что в Румынии есть свой митрополит — некий Макарий, но он всецело поддерживал моего брата и ненавидел турок. Со мной этот митрополит даже разговаривать бы не стал, если б мы встретились, однако я уважал его, не видя, а вот Иосиф вызывал у меня тайную неприязнь, несмотря на то, что во всём старался мне помочь.

Например, я спросил Иосифа, где можно раздобыть сочинения Иоанна Златоуста на греческом, и уже через несколько дней получил в подарок полное собрание книг Златоуста, очень хорошо переписанных и переплётённых. Я высказал предположение, что подобный подарок — большая потеря для той монастырской библиотеки, из которой эти книги взяты, но Иосиф заверил меня, что нет, а ведь явно говорил неправду. Я всё же сказал, что готов вернуть книги после того, как прочту, но Иосиф состроил обиженное лицо. Мне оставалось лишь поблагодарить, ведь я давно хотел прочитать Златоуста, от которого надеялся почерпнуть гораздо больше мудрых мыслей, чем из сочинений Платона.

Впрочем, одну из мудростей от Златоуста я усвоил, даже не открывая его книг — нельзя принимать дорогих подарков от тех, кто тебе неприятен, ведь это обяжет тебя быть любезным с теми, с кем ты быть любезным не хочешь.

Я бы только порадовался, если б Иосиф отбыл обратно в Истамбул, но этот грек никуда уезжать, конечно, не собирался. Он приехал, чтобы занять место мятежного Макария, то есть прибрать к рукам все церковные дела в Румынии.

* * *

Как только меня помазали на трон, положение моё изменилось — изменилось, прежде всего, в глазах народа. Если раньше я жил в государевых палатах, словно гость, то теперь меня стали считать хозяином, поэтому к воротам княжеского двора и к моему крыльцу потянулись просители.

В большинстве своём это были простые люди, которые просили лишь об одном — чтобы я остановил произвол, потому что воины Махмуда-паши, раз уж их пребывание в румынских землях продлилось, решили воспользоваться этим, чтобы набрать себе добычи.

Великий визир не давал своим людям повеления грабить, и даже разрешения не давал, но и не запрещал, поэтому в тот же день, как меня возвели на престол, я столкнулся с самой мерзостной стороной войны. Я часто слышал рассказы о том, как в некую деревню пришли турецкие воины, забрали почти всех молодых жителей в рабство, угнали весь скот, взяли весь урожай, который уже собран, а оставили лишь пустые дома и стариков — пусть выживают, как могут. Я слышал о разорённых монастырях. Я слышал о поджогах и убийствах, но не мог просто закрыть лицо руками и в отчаянии ответить просителям, что помочь не в силах.

Я должен был хоть попытаться помочь, и часто мне удавалось, и я сам удивлялся, откуда во мне бралась суровость для разговора с очередным турецким начальником средней руки.

Я садился в седло и, прихватив с собой вооружённых слуг и нескольких бояр, ехал туда, где творились бесчинства, кричал и бранился по-турецки, и хватался за меч. Теперь я носил меч, а не саблю.

Я понимал, что турки не могут меня тронуть, а вот сам я могу позволить себе много — на что хватит смелости — и в один из дней даже пролил турецкую кровь. Пролилась кровь наглеца, который не стал обращать внимания на мои разумные слова о том, что нельзя забирать у селян всё, и надо оставить столько, чтобы они могли дотянуть до будущей весны, снова вспахать и засеять поля. Я говорил, что нельзя забирать всех волов — они нужны для пахоты. Я говорил, что нельзя забирать всех людей — они нужны для полевых работ. Я говорил: