Проклятие Раду Красивого

Я опустил голову и в задумчивости присел на лавку, совсем забыв, что правила вежливости не позволяли мне сидеть, когда великий визир находится на ногах. Вот почему Махмуд-паша тоже сел, чтобы исправить неловкое положение и, наверное, вглядывался мне в лицо, желая понять, о чём же я так задумался и почему не радуюсь.

"Это ничего, — говорил я себе. — Брата не будут держать взаперти слишком долго. Его отпустят. Он придёт ко мне. Или я сам найду его. Так и будет".

Однако отсутствие брата означало, что последнюю битву с Махмудом-пашой, о которой я уже давно помышлял, мне придётся вести в одиночку.

Да, я должен был сразиться с ним, потому что великий визир, в конце концов, последовал примеру своих воинов и начал грабить мои земли. Он забрал в рабство почти десять тысяч человек — мужчин, женщин, детей — и я надеялся, что освобожу их, когда Влад придёт с войском.

И вот я узнал, что братову армию теперь уж точно ждать не следует, а бросить своих подданных мне не позволяла совесть — совесть правителя. Оказывается, она у меня была!

Увы, я не мог драться, как мужчина, потому что моё собственное войско, которое мне удалось собрать, не превышало и пяти тысяч, а войско Махмуда-паши насчитывало около двадцати тысяч воинов.

Всё, что мне оставалось теперь, это добиться цели не вполне честным путём — не как мужчина, а как любимый мальчик великого султана.

— Скажи мне, уважаемый Махмуд-паша, — начал я. — Мы ведь воевали вместе, да?

— Разумеется, Раду-бей, — ответил тот.

— А ведь ты в этой войне захватил много добычи, — теперь я поднял голову и пристально посмотрел великому визиру в лицо.

— Да, я захватил много, — сказал он, уже понимая, что сейчас потребуют делиться.

— Значит, половина добычи принадлежит мне, — подытожил я. — Я знаю, что ты наловил в моих землях десять тысяч рабов. Отдай мне половину рабов, которых ты взял.

— Раду-бей, — великий визир поднял глаза к небу, — ты слишком жаден.

— Нет, я лишь требую законную часть добычи.

— Требуешь? — Махмуд-паша снова посмотрел вверх. — Прости, Раду-бей, но ты не в том ранге, чтобы требовать что-то у великого визира.

Я примирительно улыбнулся, но мой взгляд был, как у змеи:

— Уважаемый Махмуд-паша, зачем нам ссориться? Я думаю, будет лучше, если мы станем жить в мире. Тогда наш повелитель останется доволен. А вот если я, например, стану жаловаться ему на тебя, наш повелитель огорчится.

Великий визир не очень испугался. В его взгляде читалось: "Скажешь, что я не дал тебе половину рабов? Ну и что?" Однако я продолжал улыбаться и добавил:

— Меня удивляет, уважаемый Махмуд-паша, что вначале нашего похода ты был со мной очень любезен. Даже слишком любезен. А теперь ты так несговорчив и как будто ищешь случая мне досадить. Возможно, ты обижен на меня? — на моём лице появилась лукавая улыбка. — Я не дал тебе чего-то такого, что ты надеялся от меня получить? Ты как-то по-особенному на меня смотришь, или мне это только кажется?

Великий визир не ожидал такого. Вот теперь он испугался, потому что ревность султана — очень опасная штука, и если бы я только намекнул Мехмеду, что Махмуд-паша оказался под властью моей красоты и пытался завоевать моё расположение, султану оказалось бы очень легко в это поверить.

Махмуд-паша испугался сильно, поскольку понимал — для ревности не нужно оснований. Великий визир, любезно разговаривая со мной в Брэиле да и после, конечно, не думал ни о чём таком, на что я теперь намекал. Но разве возможно доказать, что ты не хотел и не думал?

А хуже всего Махмуду-паше, наверное, казалось то, что Мехмед, даже если бы сразу не поверил, впоследствии мог припомнить эту историю — припомнить именно тогда, когда великому визиру это оказалось бы меньше всего нужно. Нет, румынские рабы определённо не стоили таких волнений.

— Ты ошибаешься, Раду-бей, — сказал Махмуд-паша. — Я по-прежнему любезен с тобой и не хочу ссориться. А в доказательство моего миролюбия я, так и быть, поделюсь с тобой добычей. Отдам тебе треть рабов.

Треть это не половина, но мне стало ясно, что больше трети великий визир не уступит.

— Благодарю тебя, уважаемый Махмуд-паша, — я поднялся с лавки и поклонился. — Теперь мне совершенно не на что жаловаться... но, надеюсь, ты не решишь наловить себе новых рабов по дороге к Дунаю.

Да, я не выиграл эту битву. Но и не проиграл. Или всё же проиграл?

Я казался себе проигравшим, когда присутствовал при дележе рабов. Великий визир повелел своим людям выделить мне треть, и я собирался забрать её немедленно.

Я стоял и смотрел, как турецкие воины расталкивают людей направо и налево, направо и налево, как скотину. Направо они пихали тех, кто останется в рабстве. Налево — тех, кто пойдёт со мной.

Я видел, как матери отрывали от себя своих плачущих детей и кричали мне умоляюще:

— Забери их! Забери, господин!

Некоторые дети цеплялись за матерей, плакали и ни за что не хотели разлучаться. Другие дети попадались под руку тому или иному турецкому воину и оказывались слева, среди свободных.

"И это всё называется "война"!? — мысленно спрашивал я себя. — Если так, то ненавижу войну! Ненавижу!"

* * *