Проклятие Раду Красивого

Когда Махмуд-паша, наконец, убрался восвояси и пересёк Дунай, я решил совершить поездку на север своей страны, посетить Тырговиште. К тому же мои бояре говорили, что мне нужно проехать по стране, показать себя людям, дабы они знали, кому теперь платить налоги.

Сбор налогов всегда начинался первого сентября, однако дело почти остановилось из-за турков. Лишь теперь, когда турки ушли, оно снова могло двинуться. Там, где я появлялся, сборщики начинали суетиться, потому что теперь могли выполнять свою работу.

Народ в Румынии жил далеко не глупый и не хотел платить налоги просто потому, что положено. Народ хотел видеть своего государя. А, не видя, начинал опасаться, что сборщик просто положит собранные деньги к себе в кошелёк.

В конце концов, я доехал и до Тырговиште. Теперь там не было лучников. Никто не пускал в меня стрелы, и пусть ворота были по-прежнему распахнуты, теперь из этих ворот вышла толпа горожан встречавшая меня с караваем и солью.

Помнится, когда-то Влад говорил мне, что всё меняется, и я, приехав в старую румынскую столицу, не найду ничего из того, что помню. Так и получилось. Я не нашёл во дворце ни комнату, где жил, ни своих детских игрушек. Даже старых слуг, которые помнили бы меня, не нашёл.

Единственное, что осталось для меня в Тырговиште знакомого, это лес кольев неподалёку от города. Теперь там почти не смердело. Тела превратились в скелеты, скрепленные засохшими кусочками мяса и кожи.

Горожане меня спросили:

— Убрать ли это?

Я ответил:

— Зачем? Разве вы не хотите сохранить память о моём брате?

Мне сказали:

— Не такую память.

Я ответил:

— Тогда уберите.

В Тырговиште меня застала делегация купцов из Трансильвании, по-турецки называвшейся Эрдел. Купцы, которым великий визир от моего имени разрешил беспошлинно возить товары через румынские земли, явились, чтобы выразить мне благодарность и преподнести подарки в связи с моей скорой свадьбой — отрезы дорогих тканей, женские украшения и ещё что-то.

А ведь я уже совсем забыл о невесте — забыл, что Мехмед говорил мне минувшей весной о девушке по имени Мария, девушке из некоего знатного албанского рода.

Теперь свадьба не казалась мне таким уж нелепым событием. "Гючлю вернулся от меня домой к своей жене. Так почему бы и мне не жениться?" — думал я.

Впрочем, жениться не очень-то хотелось. Я уже понял, что сходиться с кем-то просто ради того, чтобы разозлить кого-то третьего или уравнять счёт — такое у меня не получается. С Гючлю я сошёлся вовсе не для того, чтобы досадить султану.

"А теперь что же? — спрашивал я себя. — Ты женишься только для того, чтобы не отстать от своего бывшего любовника-пастуха? Тогда уж соревнуйся и с Мехмедом. Прими ислам, заведи себе четырёх жён". Это показалось мне глупостью.

Если б мог, я бы отказался от свадьбы, но отказаться было никак нельзя.

* * *

Моя невеста приехала в середине октября.

Когда я только узнал, что она со своей свитой подъезжает к городу Букурешть, и мне следует ехать навстречу, то подумал: "Ох, ещё одна обуза! Свалилась на меня вместе с Иосифом и оравой турецких грабителей".

Мы с моей наречённой встретились на дороге. Я ехал во главе нарядных всадников и ещё издали заметил вереницу колымаг, движущихся через поле и окружённых конной охраной, а вслед за колымагами тащились гружёные возы.

Когда я подъехал ближе, вереница остановилась, и некий турок, очевидно, начальник конной охраны, произнёс, указав на одну из колымаг, украшенную особенно богато:

— Она там.

Спешившись, я пошёл туда, открыл расписную скрипучую дверцу и увидел смущённое лицо своей невесты в обрамлении тёмных кос и тяжёлых дорогих серёг. Только что женитьба казалось мне тяжким долгом, но один взмах длинных пушистых ресниц изменил всё! Мария смотрела на меня как на своего жениха — как на мужчину — и я удивился, насколько легко мне играть эту роль.

Моя невеста оказалась красива и увидела, что красив я. Мы понравились друг другу, а дальше выяснилось самое чудесное! Мы не могли обмениваться пустыми любезными словами, угодничать друг перед другом или лгать друг другу, даже если бы хотели. Не могли, потому что не понимали слов друг друга.

Оказалось, что я не могу объясниться со своей невестой, потому что она приехала из далёких албанских земель и хорошо говорила только на своём родном языке. Она не знала ни турецкого, ни румынского.

Моя невеста всё-таки немного говорила по-гречески, но совсем немного, поэтому её знание не портило дела. Мы не говорили словами, а объяснялись улыбками, знаками. Этого хватало, ведь мы знали, что должны пожениться, и нас влекло друг к другу, а всё остальное казалось не слишком важным.

С помощью своих слуг Мария сказала мне, что попытается как можно скорее выучить здешний язык — то есть румынский, и я кивнул, потому что это было всё-таки нужно, но мне так хотелось сказать ей: "Не учи ничего. Оставайся такой, как сейчас. Женщина, которая молчит, почти совершенна, потому что не лжёт и не говорит глупостей".

* * *